Избранный. Часть 1 – Тихомирье - Сергей Нижегородцев

Внезапно что-то нарушило этот сонный покой. Всплеск, движение воды, рассекаемой чьим-то телом. Кто-то нырнул за ним, кто-то приближался, разрывая водную толщу быстрыми гребками.

Всеслав ощутил прикосновение – тёплое, живое, настоящее. Чья-то рука обхватила его поперёк груди, удерживая, не давая опуститься ещё глубже. Сильные пальцы впились в его плечо, и тело начало подниматься вверх, к поверхности, к воздуху.

Сквозь мутную пелену, застилавшую глаза, Всеслав различил лицо Ждана. Его друг плыл рядом, помогая неизвестному спасителю тащить обмякшее тело к свету. В глазах Ждана читался страх, но и решимость – твёрдая, непоколебимая.

Внутри Всеслава вспыхнула искра надежды. Они не бросили его. Пришли за ним даже на эту глубину, даже в эту тьму.

Поверхность приближалась. Свет становился ярче, вода теплее. А потом – прорыв, и воздух, драгоценный воздух наполнил пространство вокруг. Стоны и крики раздались со всех сторон, заменив собой бесконечные секунды тишины и страха.

Холодная вода обволакивала Всеслава, а сильная рука Ждана удерживала его на поверхности. Странное ощущение разливалось по телу – вернее, отсутствие ощущений. Всеслав попытался пошевелить ногами, чтобы помочь другу, но ничего не произошло. Приказы, которые мозг отправлял конечностям, растворялись где-то на полпути, не достигая цели.

Мир вокруг казался одновременно чужим и пугающе близким. Всеслав чувствовал, как вода омывает его лицо, как солнечные лучи, преломляясь в воде, рисуют причудливые узоры на его веках. Каждый всплеск, каждое движение воды отдавалось в его сознании с невероятной ясностью, словно все чувства обострились, компенсируя потерю контроля над телом.

– Держись, – выдохнул Ждан, таща его к берегу.

Они достигли мелководья. Ждан и ещё кто-то – Всеслав не мог повернуть голову, чтобы увидеть – вытащили его на песчаный берег. Песчинки впились в спину, царапая кожу. Это прикосновение земли к телу ощущалось необычайно остро, словно каждая крупинка была отдельным живым существом. Всеслав никогда раньше не замечал, каким разным может быть песок – где-то острым, где-то мягким, где-то прохладным, а где-то нагретым солнцем.

Лежа на берегу, глядя в бескрайнее синее небо, Всеслав внезапно ощутил себя частью чего-то большего. Граница между его телом и окружающим миром размывалась. Он не мог пошевелиться, но чувствовал, как ветер ласкает его мокрое лицо, как солнце согревает кожу, как земля поддерживает его спину.

А потом пришёл страх. Липкий, холодный, парализующий – сильнее, чем удар о воду. Что, если он никогда больше не сможет встать? Что, если его тело навсегда останется чужим, непослушным? Мысли о будущем, полном беспомощности и зависимости, накатывали волнами, грозя утопить его вернее, чем озёрная вода.

– Всеслав, ты слышишь меня? – голос Забавы прорвался сквозь пелену страха.

Он хотел ответить, но губы едва шевельнулись. Мир вокруг требовал от него вернуться, откликнуться, бороться. Но как бороться, когда твоё собственное тело стало клеткой?

Ждан склонился над ним, с его волос капала вода.

– Дыши, друг. Просто дыши.

Всеслав пытался заговорить, но губы не слушались. Только глаза метались, выражая панику, которую он не мог высказать словами. Почему тело не слушается? Почему он не чувствует ни рук, ни ног?

Воздух внезапно разорвал пронзительный крик. Всеслав узнал бы его из тысячи – мать. Милава бежала к нему, её лицо исказилось от ужаса.

– Сыночек! Всеславушка!

Она упала на колени рядом с ним, её руки, тёплые и нежные, коснулись его лица. Всеслав видел, как слёзы струятся по её щекам, капают ему на грудь. В её глазах плескалось такое отчаяние, что его собственная боль показалась ничтожной по сравнению с материнской.

– Не шевелится… совсем не шевелится, – прошептала она, проводя ладонями по его рукам, ногам, не находя отклика.

Тяжёлые шаги возвестили о приближении отца. Радимир остановился над ними, высокий и прямой, как сосна. Его лицо застыло каменной маской, только желваки ходили под кожей. Он смотрел на сына взглядом, полным бессильной ярости – не на Всеслава, а на судьбу, посмевшую так жестоко обойтись с его наследником.

Всеслав хотел сказать им, что всё будет хорошо, что он справится, встанет, пойдёт. Но где-то глубоко внутри уже зарождалось понимание – ничего не будет как прежде. Этот солнечный день, этот прыжок с Орлиного Выступа разделил его жизнь на "до" и "после".

Всеслав моргнул, и воспоминания рассеялись. Вместо яркого солнца и синего неба – закопчённые стены избы. Вместо криков и плеска воды – тихий треск поленьев в печи и мерное дыхание матери, перебирающей травы у окна.

Он вслушивался в эти звуки с какой-то новой, почти болезненной остротой. Раньше никогда не замечал, сколько оттенков у тишины. Сколько разных голосов у огня в печи. Как по-разному скрипят половицы под разными шагами.

Что-то изменилось в нём за эти два месяца. Когда тело отказало, другие чувства обострились, словно пытаясь восполнить утрату. Он начал слышать то, чего раньше не замечал – тонкую музыку мира вокруг.

Всеслав прислушался. Голос матери, напевающей что-то себе под нос, сливался с шелестом сухих трав в её руках. В этом нехитром напеве он вдруг уловил отголоски других песен – тех, что пела его бабушка, когда укачивала маленькую Милаву. А в тех песнях звучали ещё более древние мотивы, переходившие из поколения в поколение.

Странное ощущение охватило Всеслава. Словно все эти звуки, все эти песни были частью одной великой Музыки, соединяющей прошлое и настоящее, живых и мёртвых, видимое и невидимое.

– Ты чего улыбаешься? – тихо спросила мать, заметив перемену в его лице.

Всеслав не мог объяснить. Как рассказать о том, что он вдруг почувствовал себя звеном в бесконечной цепи? Что в своей неподвижности он вдруг ощутил связь со всем, что было до него и будет после?

– Просто подумал кое о чём, – прошептал он.

Всеслав вглядывался в лицо матери, отмечая каждую морщинку, каждый след усталости. Она выглядела измученной, но в глубине её глаз теплился огонёк – тот же, что горел в глазах бабушки.

Его вдруг пронзило осознание: физическая немощь – не конец. Это просто новое состояние, новый образ существования. Тело может быть сломано, но душа… душа способна расти дальше, глубже, сильнее.

«Если я не могу двигаться внешне, – подумал Всеслав, – значит, буду двигаться внутри».

Впервые за долгие недели он почувствовал не отчаяние, а странное, тихое спокойствие. Бессилие было не последним словом судьбы. Оно было лишь началом нового пути – неизведанного, пугающего, но всё же пути.

Глава 3

Милава помешивала похлёбку, вслушиваясь в тихое бульканье и шипение пузырьков на