Потерянные под соснами - Владимир Олегович Шалев

Через тридцать минут друзья уже застилали спальники в свои временные жилища. Дафнис поставил палатку в отдалении, ближе к воде. Подготовив всё ко сну, он направился к Платону с Исидой, сидящим у только зажжённого костра.

7

– В принципе, я не согласен – произнес Дафнис.

– С чем именно? – интересовался Платон

– С тем, что высшая форма развития человечества – это коммунизм. – прозвучало захмелевшим голосом.

Платон уставился на Дафниса, но помимо недоумения, его лицо выражало изрядную заинтересованность. Дафнис, довольный тем, что заинтриговал друга, сделал глоток из жестяной банки и начал:

– Коммунизм же подразумевает полное отсутствие собственности, иным языком, от человека для человека – помедлил он – Но нигде не прорабатывается вопрос что делать в случае появления в таком обществе не подходящего для него индивида. То есть, у которого по каким-то определённым причинам чересчур развито чувство собственности.

– Подразумевается, что у народа подобных чувств нет, а значит и быть такого человека не может – оспорил Платон и косо поправил большие круглые очки.

Дафнис не мог оторвать взгляд от крутящейся желтоватой жидкости, которую пил Платон. Друзья были сильно пьяны.

– Да, хорошо, ты прав, но это лишь в утопии – продолжил Дафнис, спустя пять минут. – На практике же, что мешает какой-нибудь среднестатистической матери развить у ребёнка комплекс, что все вещи принадлежат ей. То есть, он не имеет ничего своего, а значит, подсознательно будет стремиться во взрослости всё заполучить – он сделал паузу чтобы перевести дыхание. – Мать может твердить это из благих побуждений: если ребёнок поймёт, что эти вещи принадлежат не ему, то и ломать их не будет. Но, как известно, благими намерениями – дорога в ад… Так ведь оно?

– Так, да и не так – протянул пьяный Платон.

– В смысле?

Он положил в костёр сухое полено, и огонь почти сразу начал обжигать лоб и колени. Дафнису даже пришлось слегка отодвинуть свою колоду до комфортного уровня.

– Вот смотри – начал Платон. – Ты рассуждаешь об этом всём с точки зрения личности капиталистической, так как в этой среде сформировался. И надо понимать, что подобный пример не выдержит совершенно никакой критики, поскольку при абстрактном коммунизме не может быть никакого личного имущества – продолжил он своим высоким голосом. – Помимо прочего, должны же быть организации – на второй «и» он икнул – которые занимались бы исключением из общества таких индивидуальностей.

Дафнис было вскочил, но Платон жестами загасил его начинание.

– Подожди-подожди, не важно, имущество не имущество, суть в том, что и в реалиях предложенного мира никто не застрахован от подобных аспектов воспитания. Скажем, не личными вещами она бы его попрекала, так общими. Это вообще хуже, ребёнок был бы виноват не только перед родителем, так ещё и перед обществом. А значит, травма такая же, если не сильней.

Дафнис молча согласился и отпил пива из жестяной банки.

– Я что хочу донести – продолжал Платон. – Во-первых, как ты уже сказал, это утопия. А во-вторых… – он поднял перед собой палец, требуя подождать, помедлил, икнул и сделал глоток вина. – А во-вторых, рассуждать нам сейчас, примеры приводить, это всё очень… мелочно. Не подумай, говорить можно что угодно, особенно здесь… – Он рассмеялся и огляделся.

Вокруг была пугающая чернота соснового леса.

– Мы с тобой, двое, сидя здесь, где-то в отдалении от всех городов, разве можем что-то поставить против умов, это всё осмысливших и донесших до нас – сказал он после паузы. – Я в безмолвии склоняю колено. – Платон соскочил с поваленной берёзы, служившей ему лесным диваном, попытался склониться на колено, но запнулся и повалился наземь. Они оба захохотали.

Когда друзья снова расселись, Дафнис заговорил.

– Я лично ни перед кем колено склонять не буду, но с тобой соглашусь. Мы сейчас как великие труды Нинель.

– В каком плане? – слегка протрезвев после падения спросил Платон.

– Нинель брала лишь верхушку знаний, не вчитываясь в «мясо» текста. При этом она осуждала и утверждала, говорила что лучше для народа, а что хуже; когда им помирать от голода и обвинять в этом буржуев, а когда радоваться и благодарить за это власть. И всё-таки нужно признать, что такие неполные познания никак не мешали править.

– Да… – согласился Платон. – С такой стороны мы как Нинель – поверхностные.

– Интересно, что режимы, где достижение коммунизма планировалось через социализм, проверку временем не прошли. Почти все рассыпались, а единственные, что держатся, либо напрямую связанны с капитализмом, либо же слишком молоды и ещё не пришли к своему краху. Так уж происходит, что человек стремится к более либеральным формам правления. Проще говоря, идёт туда, где комфортнее. А если надо – капитализм располагает бесконечным комфортом.

– Да… – сказал Платон, зевая. Он начинал засыпать.

Дафнис подкинул в костёр ещё одно сухое полешко. Сосновое бревно заискрилось, пламя окрепло и опять начало обжигать лоб. Они сидели и взирали на водную гладь. Платон явно плохо видел звёзды над спокойным озером, ведь очки давали ему от силы семьдесят процентов видимости в ночное время, так что он мог только представлять их красоту.

Дафнис засмотрелся на другой берег. Там, на вершине горы, стояла едва видимая антенна с прожектором. Свет от горного фонаря крутился по кругу, как на маяке. Но пьяное внимание быстро переключилось на вовремя поступивший интересный вопрос.

– То есть, получается, после смерти ничего не будет? – спросил Платон, задумавшись.

– А тебя это правда беспокоит?

– Да не то, чтобы…

– Не было бы смерти – не было бы нас. И вообще, скоротечность жизни побуждает жить. Творить, свершать, развиваться. Бессмертие – стагнация для человечества. Хотя и необъективно говорить об этом, будучи смертным. Вот как обрету бессмертие, там и поговорим – усмехнулся Дафнис.

– Нет.

– Что нет?

– Не поговорим. Нет у меня желания быть бессмертным – охолодев, вымолвил Платон

– Почему же?

– Ужасают мысли о том, что можно видеть смерти всех тех, кого ты любишь. Хотя бы представить, что я переживу Исиду, и не по старости, а в твёрдом теле и ясном разуме. Вот кара так кара – сказал он и посмотрел в сторону палатки, где спала жена.

Подул ветер, и сосны зашелестели. Ночь начинала отступать, с ветром прилетел утренний озноб. Дафнис мягко зевнул и решил двигаться в сторону палатки, так как уже доходил четвёртый час утра, хотелось спать. Тот взгляд Платона вдруг напомнил Дафнису чувства, которые он не испытывал уже более двух месяцев. Эти