Русь - Виталий Манческо

Едва он переступил порог сего бара, как пестрый хаос здешнего интерьера врезался в глаза его: стены из красного кирпича были совсем не обработаны, местами зияли островки былой штукатурки, небрежно выкрашенные черные трубы тянулись вдоль этих стен, заворачивали на потолок и как гадюка ползли далее, на следующую кирпичную стену; серый потолок был весь в пятнах краски (желтых, зеленых, красных и белых), там же, подле черной трубы, тянулся стальной трос с множеством проводов; в дальнем, правом, краю потолка, висел огромный коричневый чемодан с округлыми железными уголками, а напротив, слева, свисал какой-то средневековый сундук с бронзовым массивным замком; справа, по центру стены, висел старый велосипед, похожий на тот который был у него в юные годы; далее шли небольшие полки с экзотическими кактусами да суккулентами, их было много, десятка три, не менее и тянулись си полки до самого потолка, до громадного чемодана; стена напротив изобиловала всякими безделушками: медный самовар стоящий на витиеватой кованной полке, несколько полочек были заставлены книгами, на длинной вешалке висели десятки разноцветных зонтов, подле висел красный почтовый ящик, круглое зеркало в медной витиеватой оправе, на одной черной трубе висело несколько десятков навесных замков, на отдельной полочке стояла шкатулка цвета посеревшего серебра; снизу, под ней, стоял тяжеленный сейф с облезлой зеленой краской, а на нем старый телефонный аппарат с длинным проводом и круглым диском для набора номера; в дальнем правом углу стояла античная статуя, белый мрамор которой сиял аж на улицу; в левом углу находился невысокий столик, на котором стоял граммофон с изогнутой округлой трубой похожей на огромную ракушку и сей предмет старины сейчас работал: игла лежала на пластинке, та монотонно крутилась по кругу, играла музыка и это была классическая мелодия, Антонио Вивальди – «Времена года»; в конце длинного зала, под самым потолком, висели часы с мертвой кукушкой, а по обеим сторонам от них висели картины, авторов которых он знал хорошо ещё с раннего детства, когда отец листал ему книгу с репродукциями мастеров ушедшей эпохи, сейчас же, полотна Ван Гога, Гогена, Писсаро и Матиса висели перед глазами его, прямо напротив, в каком-то считанном десятке метров и возможно, то были лишь репродукции, копии, но скорее всего это были оригиналы, подлинники с разграбленных музеев да частных коллекций, впрочем сейчас, ценности они не несли никакой, так как сам жанр сей, уже давно канул в прошлое, позабылся, истлел и теперь, являл собою не что иное, как простой пылесборник. Круглые деревянные столы с изящными стульями стояли в три ряда и половина из них были свободны; вокруг витал стойкий аромат кофе, который сплетался с тонким запахом бренди да осенней листвы; гармония сия завораживала, расслабляла да зазывала присесть за один из свободных столов. Стойка бара, стояла по правую руку от него, прямо у входа, а за ней стоял: совсем уж невысокий мужчина, плотного телосложения, густая борода его тянулась до самого пуза, а глаза слегка прищуривались скользя по посетителям сего заведения.

Кофейный аромат в сочетании с музыкой заставил его изменить привычку и вместо стандартного чая, он заказал тройную порцию кофе; после присел за свободный столик, в самом конце зала, меж античной мраморной статуей и громадным полотном Матиса, на котором фигуры облаченные в красное, двигали шашки на черно-белой доске. Легкий ветерок проник сквозь открытые двери, подхватил аромат маслянистого кофе, да разнес его во все концы заведения; пластинка граммофона продолжала крутить Вивальди, летняя симфония подошла к концу и настала пора осенней баллады, которую разбавлял запах улицы вперемешку с кофейными зернами. Из этого угла, было видно буквально всё заведения разом: каждая деталь интерьера, каждый столик, название книг стоящих на полках, серебряные узоры шкатулки, причудливые пятна на потолке, лица каждого посетителя, сдержанные жесты бармена, а сквозь открытые двери была видна улица: лужа на дороге, солнечные блики в её отражении, ярко-пылающая звезда средь бездонного чистого неба, опавшая листва посреди тротуара, улыбки прохожих… Черная кошка, в белоснежных сапожках, показалась в дверном проеме, неторопливо она подобрала хвост под себя, мягкими лапками помяла порог, уселась перед дверьми, лукаво улыбнулась и обратила свой малахитовый взор прямо навстречу ему. Знакомый глас, внезапно и вновь, зазвучал в его голове: «Дорога бытия есть бессмысленна когда путь сей предопределен лишен элемента случайности вспышек света внутри азарта страсти любви и когда безликая серость становится нормой законом единственным правилом тогда жизнь окончательно утрачивает свой смысл когда пелена спадает со ступеней будущего когда апатия приходит на смену пылу когда каждый шаг предопределен тогда и заканчивается жизнь ибо противоречит все это нормам природы ибо в безвестности скрыта жажда свершений стремлений к совершенству ибо лишь ожидание счастья привносят смысл в сей мир надежда дружба любовь… Лилит!»

Грязный черный ботинок пнул кошку в бок, та отлетела в сторону, раздалось её злое шипение, следом грозное мяуканье, которое обычно издают кошки пред боем, но темные фигуры, пнувшие животное, не обратили на неё никакого внимания и три пары ног, переступили порог сего заведения. Черная полицейская тройка, властными шагами прошла в центр зала, недоверчиво оглядела столы, презрительно хмыкнула и подошла к стойке бара; все трое были как на подбор, смотрели на людей с одинаковой злостью, шагали синхронно да хмыкали разом. Пока они делали заказ, бармен дружелюбно улыбался им, пытался завести разговор, но лики их оставались озлоблены. Приняв заказ, бармен предложил им присесть и лишь когда они отошли, дружелюбие на лице его, сменилось холодным презрением.

Солнце начало меркнуть.

Полицейская тройка уселась пред входом и молча стала ждать свой заказ. Глаза их медленно скользили по людям, выражая лишь пренебрежение, какое обычно возникает у заботливых домохозяек к жирным коричневым прусакам. Два, злобных, полицейских зрачка остановились возле него, снизу вверх прошлись по стене с картинами, потом быстро перескочили на его столик и как-то изучающе застыли в одной точке, прямо на нем, следом медленно поднялись выше и назойливо пристали к глазам его. Мурашки прошлись по затылку, дыхание замерло, но вовсе не от страха, а от брошенного ему вызова, он вновь увидел себя со стороны, словно откуда-то сверху из дальнего угла комнаты и теперь, он был как бы в двух местах одновременно; не желая уступать сей дуэль: он якобы в недоумении посмотрел вокруг, надменно ухмыльнулся в сторону полицейского, после, демонстративно сощурил глаза, приняв брошенный ему вызов. Губы полицейского сомкнулись сильнее, скрипнули зубы, вены на шее раздулись, рука яростно сжала воздух и темная фигура хотела было встать уже, но едва она приподнялась, как тут же села обратно, на место; с пол-минуты полицейский нервно моргал смотря все туда же, в угол, где сидел его оппонент, на неприступный взгляд его да властную злую ухмылку, а потом, буквально в следующий миг, он как бы испугался чего-то и начал вертеть головой, прятать взгляд свой, мысли его неслись прочь отсюда, старались укрыться под столиком, забиться в самый дальний угол поросший толстыми слоями паутины. Паника эта, продолжалась до тех пор, пока пред столиком их не возник бармен с подносом, он отвлек их внимание, учтиво улыбнулся им, поставил кофе на стол, что-то молвил в их адрес, постарался вновь улыбнуться, но вышло уж совсем не правдиво и поклонившись он удалился. Одновременно, черногривая тройка, подняла чашки и начала пить принесенный им кофе: глоток за глотком, абсолютно синхронно, как марионетки на подмостках кукольного театра.

Солнечный день обернулся в серые сумерки.

Когда последний глоток провалился в нутро полицейских, они грузно поднялись и двинулись куда-то вперед, в чащу зала. Однако