Русь - Виталий Манческо

дойдя к его центру, вся троица остановилась, с пол-минуты помялась на месте, потом оглянулась по сторонам, будто все было здесь как впервой, по лбам их начали стекать струи вязкого пота, движения стали рваными да нелепыми, рты жадно пытались проглотить капли воздуха, глазные яблоки вылазить из орбит своих, со рта стала тянуться густая слюна, они было попытались расстегнуть воротники, но пальцы совсем их не слушали и незримый палач продолжил их казнь; они попытались присесть, но не вышло, голову обхватили руками и начали было кричать, но вместо мольбы, со рта пошла пена. Три тела рухнули на пол, ещё минуту их сотрясали конвульсии и лишь когда бледная синева покрыла их лица, все завершилось.

«Свобода, единство, право! Свобода, единство, право…» -восторженные крики разнеслись со всех концов бара.

Бармен выскочил из-за стойки, подбежал к серебряной шкатулке, открыл её, достал длинный ключ, им открыл стоящий снизу сейф и извлек из него портативную аккумулятивную пушка. Все посетители поднялись со своих мест и ринулись к сейфу с оружием. Образовалась очередь. «Свобода, единство, право! Свобода, единство, право…» Бармен достал из сейфа ещё одну аккумулятивную пушку, передал её первому стоящему в очереди, а следом стал доставать старое доброе огнестрельное оружие, музейные экспонаты были весьма старые и местами покрыты ржавчиной. «Свобода, единство, право! Свобода, единство, право…» Когда автоматы закончились, бармен помчался в подсобное помещение и приволок оттуда сабли, лезвия которых блестели да жаждали крови. «Свобода, единство, право! Свобода, единство, право…» Когда разобрали сабли, бармен вновь нырнул в подсобку и на этот раз принес топоры, обычные хозяйственные топоры. «Свобода, единство, право! Свобода, единство, право…» Когда разобрали топоры, бармен вновь кинулся в подсобку и на этот раз приволок ржавые вилы. «Свобода, единство, право! Свобода, единство, право…» Когда последние вилы оказались в руках, только тогда разъяренный народ ломанулся на улицу, а из уст их, все громче и громче несся призыв сего дня, марш независимости, клич перемен: «Свобода, единство, право! Свобода, единство, право…»

Только один посетитель продолжал сидеть в абсолютном спокойствии, в самом углу, меж античной скульптурой и полотном Матиса; он не спеша потягивал кофе, задумчиво смотрел пред собой и как-то хитро улыбался, чему-то неведомому, грядущему и необратимому.

Пластинка продолжала крутиться и медный рог граммофона разносил зимнюю партию, все того же Вивальди.

В баре остался только он да бармен. Взгляды их зацепились, но всего на мгновение: бармен отвел свой взгляд в сторону, тут же его передернуло, он сделал пару шагов назад, протер руками глаза, вновь посмотрел в угол, но быстро, словно испугавшись чего-то, вновь спрятал свой взор, после в оцепенении застыл, проглотил грузный ком и склонив голову поспешил вслед остальным.

Заевшая пластинка продолжала крутить зимний реквием. Он сделал последний глоток и не спеша вышел на улицу.

Затмение

Яркая звезда превратилась в белесый месяц, по форме своей напоминающий скибку дыни тщательно очищенную от семян. Огромные толпы людей, вооруженных кто чем придется спешно неслись вперед, не обращая внимания на происходящую в небе коллизию, не оборачиваясь назад, не слыша друг-друга да не ведая преград под ногами. Из соседних кварталов, выходили такие же разъяренные аравы людей, весь этот люд сливался в единый поток и несметная тьма с гулкими воплями понеслась вперед, все быстрее и быстрее, подобно огромной лавине набирающей скорость со склона высокой горы. «Свобода, единство, право! Свобода, единство, право…»

Лишь только тонкая желтая нить осталась на небе. Сумерки опустились на землю.

Оголтелый люд пронесся вперед, толпа поредела, позади, средь широкой улицы, остались всего несколько десятков людей, они вроде шли быстро и в тоже самое время никуда не спешили; в руках они держали лопаты да палки. «Свобода, единство, право!» -проорала женщина шедшая спереди отстающей группы, но речевку её никто не поддержал и все молча шли далее, вдогонку царящим волнениям. На тротуарах, опираясь о кирпичные стены сидели десятки человеческих душ, которые вообще никуда не спешили, а лишь взирали наверх, на чернеющий солнечный диск, да рыскали языком за щекой в поисках вожделенного кайфа. Стая серых крыс пронеслась перед ним, этот шерстяной поток выскочил на тротуар, там где сидели зачарованные Русью тела и подобно волне нечистот, сей поток влился в расщелину дома, ведущую в темный подвал.

Черный диск поглотил последнюю каплю света – Луна заслонила Солнце. Тьма воцарилась средь белого дня. Гвалт толпы усилился, металл забренчал, раздались первые выстрелы. Блеклые контуры прорезались сквозь черный круг.

Внутри вспыхнуло пламя, жар его заполонил все тело, пробрался наружу и стал рваться вперед, туда где бесновалась толпа, где громко кричали, сражались, стреляли, где ненависть вырвалась наружу, где боль стала нормой, где жизнь смешалась со смертью, а свобода схлестнулась с порядком.

Вопли сражения разносились отовсюду, выстрелы слились в один протяжный аккорд, вдалеке раздались первые взрывы.

Он вышел на середину дороги и вальяжно направился вперед, в сторону массы людской, в гущу сражений. Средь дороги, прям перед ним, лицом упершись в мостовую, в окружении разбитых бутылок, меж пустыми стаканчиками да окурками, в луже собственной крови, лежало растоптанное толпой, бездыханное тело; его контуры сливались с землей и сейчас, в царстве тьмы, тело это было совсем не отличить от земли, однако стоило присмотреться чуть ближе и в грязной одежде, рваных чулках да зеленых ботинках, можно было узнать Любу: перспективную журналистку, невольную шлюху, любительницу злосчастных конфет. Он переступил труп и направился далее, следуя визгу металла, звуку выстрелов, грохоту взрывов, в сторону рапсодии смерти.

Тонкая полоска блеклого света появилась с другого конца черного диска, её бледный свет спустился на землю. Медленно, совсем не заметно, тонкий месяц становился все толще, а блеклое свечение начинало сиять; его одинокие скудные лучи опускались в самую чащу идущих баталий.

Женщина громко причитала, таща на своих плечах раненное тело юноши. Где-то впереди прогремел оглушительный взрыв. Невысокий мужик старался унести ноги прочь, однако одна нога его была ранена и он еле ковылял, опираясь на свое боевое оружие, на лопату. Очередь выстрелов просвистела вблизи и витринные стекла позади разлетелись. По обеим сторонам улицы, стояли горящие скелеты машин. Из толпы вылетела черная фигура и плашмя рухнула наземь; следом выскочило двое женщин, одна держала в руках вилы, а вторая топор; вилы вонзились в беззащитную шею, а топор стал рубить брыкающиеся ноги. Рядом, буквально в считанном метре, просвистела ещё одна автоматная очередь. На углу дома, под тротуаром, лежало два мертвых тела, но руки их по прежнему крепко сжимали рукоять топора. Подле двух трупов, на том же бордюре, сидел юноша; руки его обнимали голову, а по ним сочилась бордовая кровь; она капала вниз, в грязную лужу, но несмотря на бушующий гвалт сражения, он слышал каждый удар: кап… кап… кап… Чуть далее, буквально в паре шагах, подпирая стену сидело две девушки; лики их беспристрастно смотрели на небо, на исчезающее черное тело затмившее солнце, как будто ища там ответа, а рты их алчно что-то сосали. Подле рыскали огромные крысы в поисках укромного места.

Взрыв раздался сзади, но где-то вдали; спустя пару шагов ещё один взрыв, но уже сбоку; следом ещё один взрыв, где-то впереди, но далеко-далеко. Сотни, тысячи людей ринулись прочь: налево, направо, навстречу ему.

Черный круг исчез с небосклона и лучи яркого солнца вновь заполонили сей день.

Люди бежали сломя голову, кто-то спотыкался и падал, но на помощь ему никто не спешил, совсем наоборот: если человек не успевал тут же подняться, стоило ему немного промедлить, как несущаяся сзади толпа растаптывала тело, кости хрустели, ломались, прерывались