Русь - Виталий Манческо

– Вера, Галя, Сашка… есть кто дома?!

Никто не отвечал.

– Вера… это я Даня!

Тишина.

Данила прошел темный коридор и оказался в просторном зале. Сквозь плотные занавески, внутрь проникал блеклый свет. Всё было покрыто пылью. Стоял затхлый шлейф. Весь пол был усеян черными этикетками с красной надписью «Русь», а средь них лежало окоченевшее тело: широко раскрытые глаза, бледное лицо, синие губы, а из них торчал розовый леденец. Это была Вера.

Дыхание его сперло, ком стал средь горла, в сердце кольнуло и тут же ему захотелось уйти, однако стоял он как вкопанный и более с любопытством, чем с ужасом, наблюдал за телом подруги. В голове его начал звучать все тот же, знакомый и пугающий голос: «Смерть это часть жизни, всего лишь очередная ступень на пути, на бесконечной лестнице простирающейся сквозь пространство и время… Кто-то умирает раньше, а кто-то позже, но все имеет конец свой. Нет ничего вечного и время лишь подтверждает концепцию эту. Жизнь же людская, лишь песчинка ничтожная и коль крупица её столь мала в масштабах сего мироздания, то стоит ли она сожаления?.. Однозначно не стоит!.. Ибо жизнь и смерть есть одно целое!» -так он простоял минут пять и совсем незаметно, пришлый глас его успокоил, словно и не было трупа пред ним, а все было хорошо как и прежде.

Он положил зонт на диван, подле поставил пакет с угощениями и пошел в ванну комнату. Этикетки от карамелек были повсюду, они то и дело попадались под ноги и шелестели. Он включил свет в ванной комнате и прошел внутрь: сама ванная была наполнена водой, на поверхности которой плавали черные фантики, а в самой ванной лежал труп юной девочки: на пожелтевшем лице застыла улыбка, раскрытые глаза смотрели в потолок, а в мертвой руке её, лежала черная этикетка с красной надписью «Русь». Это была дочка Веры – Галя.

Данила умылся, вытер лицо полотенцем и вышел из ванной. Он прошел по коридору, свернул направо, в детскую. Труп Сашеньки лежал на диване, мирно скрестив руки у себя на груди, рот его был слегка приоткрыт, будто он намеревается что-то сказать, а открытые глаза его, были словно живые. На полу, подле детского тельца, валялись горы черных фантиков от леденцов. Рядом сидел его младший братик и безмолвно играл с подаренным звездолетом. Заслышав шорох в дверях, мальчик обернулся, посмотрел отсутствующим взглядом на Данилу, молча повернулся обратно и продолжил играть с космическим шатлом.

Данила вернулся в гостиную, взял зонт, пакет с угощениями, потом вернулся обратно, в детскую и поставил пакет возле младшего сынишки Веры. Ребенок обернулся, посмотрел на принесенный пакет, отложил звездолет и полез в торбу с подарками; оттуда он извлек связку бананов и не чистя их шкурку, начал жадно их есть. Данила ещё раз взглянул на парнишку, грузно вздохнул и молча направился к выходу.

Он вышел с квартиры, нажал кнопку лифта и стал ждать пока тот приедет. На лестнице послышался тихий шорох, потом он стал громче, перерос в неразборчивое ворчание. «Проснулся алкаш наверное…» -подумал Данила и сделал пару шагов в сторону, дабы посмотреть на пьяное тело. Мужик уже сидел на ступенях, облокотив голову об руки, а локти о колени; пред ним стояла открытая бутылка дешевого самогона и он заговорщицки бормотал всего несколько слов: «Проклятые леденцы, проклятые леденцы, проклятые леденцы, проклятые… проклятая Русь, проклятая…» Мужчина поднял бутылку стоящую меж коленями, сделал широкий глоток, тяжело выдохнул и воспаленными глазами посмотрел на Данилу. Это был Андрей – муж Веры. «Русь, проклятая Русь, проклятая…» -продолжал бормотать Андрей.

Двери лифта проскрипели и отворились, Данила зашел внутрь и нажал на первый этаж.

На улице стоял серый туман, а впереди, пред подъездом, по крышам машин бегала детвора: мальчишки и девчонки. Они весело смеялись и убегали один от другого; один мальчуган спрыгнул с крыши, хлопнул по плечу щуплую девочку и прокричав слово «квач», помчался в обратную сторону.

Данила достал монгольский коробок с кармана пальто, нажал одну кнопку: высветилась голограмма. Он вызвал такси и стал ждать машину.

Ночь

Спустя пять минут ожиданий, прямо к подъезду, подъехал старенький черный Форд, за рулем которого, сидел хорошо знакомый ему водитель – Яков. Данила отворил двери машины и сел в уютный салон.

– Куда изволите барин? -как-то грустно пробормотал Яков.

– Поехали в центр… неважно куда, просто в центр.

Машина тронулась с места. Почти всю дорогу водитель молчал и по виду его было видно, что его что-то гложет: он то и дело кусал свои губы, по несколько раз за минуту вытирал ладонью лицо, крепко сжимал руль машины, словно пытаясь его разломать и не выпускал курительную трубку из рук.

Когда они достигли центра, за окном вновь капала мелкая морось и стояли глубокие сумерки. Яков глубоко затянулся, выпустил в форточку дым, нервно отбросил трубку в сторону и стал говорить. Речь его была прерывистой, нервной и спутанной:

– Ездил же сегодня в полицию… ну за сынишку своего, старшего, Володю узнать… Да я-то вам за него рассказывал как-то… он у меня самый-то лучший, университет закончил, в банке трудился… Да вот только пропал он, пропал!.. А знаете, что мне в участке ответили?.. Сказали, что такого полно у них… много кто пропадает. Отказались искать его, представляете?.. Да так-то ответили, что я себя каким-то холопом почувствовал, как собаке кость бросили, даже в глаза не посмотрели и сказали: «Через неделю приходи, коль не явится…» А я-то спрашиваю: «В понедельник?» А они мне в ответ: «Лучше в пятницу, через недельку-другую!» Да он раньше и дня в не дома не проводил, а теперь почти неделю как пропал-то… А они мне… Собаки дикие! За что я подати плачу-то… Дармоеды треклятые!.. Да ещё с таким равнодушием мне ответили, мол одним больше, одним меньше… Да чем они там вообще занимаются?! Вы-то только представьте барин, сколько там троглодитов сидит, делать ничего не хотят, а денег дай им! Да я-то мужик не глупый, купюру полицаю сунул… А он говорит: «ну в среду приди, авось найдем тело…» Да как же это так, что они его заранее-то хоронят, искать надо, а они хоронят его… Володю моего! Представляете барин, хоронят-то…

Данила молча слушал извозчика, смотря на мелькающие за окном огни. Вместо сострадания внутри у него было полное равнодушие и хотя он помнил Володю, помнил каждую черту лица его, помнил каждое слово сказанное им, помнил каждую деталь того вечера, когда его расстреляли, но в сердце его совсем ничего не дергалось, будто это происходило все совсем в другом мире, на книжных страницах, а он был простым созерцателем. Яков продолжал изливать свою душу, Данила прервал его и с каким-то равнодушием молвил:

– Нет больше Володи – забрала его революция.

Машина остановилась прямо посреди дороги. Яков как бы не веря, словам его, помотал головой, потом обнял руль и тихо заплакал. Не говоря ни слова, Данила вынул бумажника, достал оттуда купюру и положил её подле водителя. А когда он выходил из машины, то увидел, как Яков полез в бардачок, достал оттуда несколько карамелек и начал жадно их есть, одну за одной, вместе с бумажками.

Домой ему идти совсем не хотелось, там царило безмолвие, одиночество да сплошное уныние; однако, не было желания и разговаривать с кем-либо, выслушивать чьи-то проблемы, муки душевные да мечты несбывшиеся, как часто это случается в питейных заведениях; совсем не хотелось и алкоголя; вот только надо было где-то скоротать это время, где-то провести грядущую ночь, просто посидеть, понаблюдать за людьми, вспомнить былое, годы студенчества, Веру… Он тут же подумал о каком-то борделе, но быстро откинул мысль эту