Белый журавль обнимает меч рассвета. Том 1 - К. Рэдлиф

и взялся за самодельный карандаш. Он несколько раз пробовал начать письмо, но не выходило. Старые наброски, сложенные в голове, ощущались неправильными. То ему казалось, что тон слишком фамильярный, то текст представлялся наигранным и неискренним. Оскорблять Цинь Фэнчжана своим невежеством не хотелось, поэтому Цзэ Сюлань продолжил ломать голову.

Ночные светила потерялись в пучине тяжеловесных осенних туч. Они словно стыдились показать свою яркую красоту миру и поэтому спрятались за широкие спины грозового фронта. Тучи же, пряча галереи небесных жемчужин, сгустились, словно черный шелк, натянутый над головой, и на этом черном полотне, словно на чистом листе бумаги, рождались потаенные мысли, которые сложно вытянуть из головы при свете солнца и луны. Небеса перемешались с землей, границы стерлись, и разве мог такой пейзаж не навевать тоски?

Может, это осень на Цзэ Сюланя оказывала такое влияние? Осенний авитаминоз. Учитывая тот факт, что последняя еда, которую он ел, – утка, жаренная Линь Яном на костре, это не казалось таким уж бредом. Иначе как объяснить пустоту, что возникла где-то на уровне третьих-пятых пар ребер?

Глядя на белый лист, Цзэ Сюлань невольно вспомнил журавлей. В том месте, откуда он прибыл, журавли прилетали в середине осени, чтобы переждать холодную зиму на своей родине, а потом, когда только начнут набухать почки и выглядывать первая трава, улететь обратно. И когда в Лихани Цзэ Сюлань стоял ранним вечером под сизым небом, он не задумываясь произнес:

– Вот и журавли прилетели.

Каково же было его удивление, когда Наследный принц Нин мягко посмеялся и поправил прославленного заклинателя:

– Наверное, ваши горы до того высоки и могущественны, что даже птицам не под силу взлететь на самую вершину, мастер Цзэ. Но журавли ведь не прилетают к нам зимовать. Они улетают зимовать от нас на юга. Послушайте их пронзительные крики. Они звучат словно тихий плач из-за расставания.

Цзэ Сюлань совершенно не знал географии этого места, но он и предположить не мог, что климат отличается настолько. Кажется, следовало восполнить эти знания.

«Чэнь Хуан, здесь действительно настолько холодные зимы?»

[Я никогда не прописывала ничего связанного с климатом в новелле, но зимой здесь действительно носят очень плотные верхние одежды и меховые накидки, а жаровни в комнатах не гасят никогда.]

– На самом деле это так удивительно, – продолжал принц Нин, глядя вслед журавлиному клину. – Им ведь предстоит такой длинный путь. Кто-то обязательно погибнет, кто-то отобьется от стаи. Они, журавли, ведь могли бы оставаться там, на юге. Что мешает им жить без хлопот? Но они все равно возвращаются сюда, где вывелись, где впервые взлетели в небо, где выросли они и их предки. Каким бы ни был тяжелым путь, они возвращаются назад.

Цзэ Сюлань тогда в душе похихикал над слишком романтичным принцем. Столько ведь объяснений, почему перелетные птицы кочуют из страны в страну! Но сейчас этот мастер чувствовал себя журавлем с обрезанными крыльями, что, кажется, навсегда застрял в чужой стране. Цзэ Сюлань не был ярым патриотом. Да он, как и многие молодые люди, вообще не задумывался ни над любовью к родине, ни над чем-то более серьезным. Поначалу смена места не ощущалась какой-то трагедией. Возможно, новые впечатления совсем застили собой печаль и горечь утраты. Но зато сейчас, оставшись наедине с собой, Цзэ Сюлань остро ощутил ту пустоту, что заполнила всю его грудь.

[Ты тоскуешь], – сказала ему система. И Цзэ Сюлань потерял дар речи.

Тоска. Вот что заставляло ныть где-то между легкими. Он тосковал… Какая бессмыслица. Но это простое слово прекрасно описывало его состояние.

Цзэ Сюлань вообще считал, что некоторые человеческие чувства, вроде любви и тоски, недоступны ему. Он никогда не придавал окружающим никакой ценности. Цзэ Сюлань полагал, что нет никого дорогого его сердцу в оставленном мире. Но он скучал. Скучал даже по соседской собаке, что лаяла как сумасшедшая при каждой встрече.

[Это нормально, – успокаивала его система. – Я тоже тосковала первое время. Цао Цзюань вообще рыдал ночами первый месяц.]

Цзэ Сюлань долго молчал, прежде чем ответить. Он пытался найти хоть какой-нибудь способ изгнания печали, но его не было. Если на каждую бактерию найдет бактерия посильнее, то тут так не работает. Этот заклинатель бессилен во всем, что касается человеческих эмоций. Он не мог помочь справиться с ними другим, не имел понятия и что делать с ними самому.

– Кажется, мне остается только смириться с этим и скучать с каждым днем все тише и тише, в надежде, что когда-нибудь это чувство совсем растворится.

[Никогда бы не подумала, что ты склонен к драматизированию.]

– Я и не драматизирую. – Цзэ Сюлань и сам не заметил, как начал из чистых листов под рукой складывать маленьких бумажных журавликов. Этому их научили еще в начальной школе. И теперь бывало так, что в моменты задумчивости или внутреннего разлада Цзэ Сюлань непроизвольно, чисто на механической памяти, начинал складывать простенькие фигурки. Поймав себя на этом занятии, он слегка растерялся, но продолжил портить листы, превращая их в птиц. Не обеднеют от парочки листочков. Вскоре половина стола была заставлена фигурками, а бумага почти израсходовалась. Недолго думая, Цзэ Сюлань взял одного журавлика в руки. Взяв в другую руку карандаш, он мелко начертил на нижней стороне крыла непонятные символы.

[Ну и что ты делаешь?]

– Почему ты всегда тусуешься со мной? А как же слежка за главой Цао?

[Тут поспокойнее будет. Да и поинтереснее.]

Что мог с этим сделать Цзэ Сюлань? Да ничего. Поэтому он молча направил энергию в журавлика в своей руке. Тот встрепенулся от хлынувшей ци и, расправив маленькие бумажные крылышки, взмыл в небо. Оно было темным, хмурым, осенним. Не было видно ни звезд, ни луны, только крохотный журавлик, источая мягкое свечение заклинательской ци, пытался бороться со мраком, в котором утонул Туманный склон.

Вскоре к первому журавлику добавились еще, и небо засияло от бумажных птиц.

Цзэ Сюлань долго стоял на веранде и смотрел, как куски бумаги водят хороводы по черному небу. Его руки совсем озябли, пальцы плохо слушались, но уходить в помещение не хотелось. Хотелось и дальше стоять здесь наедине с ночной тишиной. Отчего-то это утешало и дарило долгожданный покой. Словно вместе с журавлями в небо взмыла и часть печали, навалившаяся на плечи мужчины.

Хозяин Туманного склона понятия не имел, сколько времени прошло и который час был, когда глава Цао решил навестить его этой долгой ночью.

Он прилетел на мече, разрезая темноту своим ослепительно-белым одеянием. Спустившись в главном дворе,