Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

– Так что у тебя ко мне, патера?

Шелк отошел назад, к креслу, и сел.

– Вообще-то я подыскивал более тактичный способ начать этот разговор, но до сих пор не нашел ничего подходящего. Дриадель была твоей дочерью, так?

Орхидея покачала головой.

– Неужели ты отвергнешь ее даже мертвой?

Чего ожидать – слез, истерики или вообще ничего, – Шелк не знал и полагал, будто готов к любому из мыслимых вариантов, однако… Казалось, лицо Орхидеи распалось на части, утратило всякую целостность, словно ни губы, ни вспухшие, украшенные кровоподтеками щеки, ни жесткие зеленые глаза более не подчиняются общей, единой воле. Как ни хотелось ему, чтоб Орхидея прикрыла эту жуткую маску ладонями, ей ничего подобного в голову не пришло, и тогда он поспешил отвернуться сам.

По другую сторону от дивана имелось окно. Подойдя к нему, Шелк раздвинул плотные занавеси и распахнул раму. Окно выходило на Ламповую, и хотя Шелк счел бы день знойным, ворвавшийся в селларию Орхидеи ветерок казался прохладным, свежим.

– Откуда ты знаешь? – спросила Орхидея.

Шелк, сильно прихрамывая, вернулся в кресло.

– Вот что не так в этом доме: окон распахнутых здесь не хватает, хотя это еще не все!

Чувствуя необходимость высморкаться, он вынул из кармана носовой платок, но вовремя заметил на нем кровь Дриадели и поспешил убрать платок с глаз долой.

– Откуда ты знаешь, патера?

– А из остальных разве никто не знает? Не знает и даже не догадывается?

Лицо Орхидеи, до сих пор не успевшей взять себя в руки, подрагивало, кривилось в причудливых, едва ли не судорожных гримасах.

– Кто-нибудь, видимо, что-то подозревал, – по-рыбьи глотнув воздуха, ответила Орхидея. – Сама она, думаю, никому не рассказывала, а я обращалась с ней не лучше, чем с прочими… если какая-то разница и была, даже хуже. Растила ее такой же, как сама. Орала на нее постоянно…

– Как это вышло, спрашивать не стану: меня сие не касается.

– Спасибо, патера, – совершенно искренне поблагодарила его Орхидея. – Ее у меня еще маленькой отец забрал. Сама я в то время оставить ее у себя не могла, а он сказал… он сказал…

– Мне вовсе незачем об этом знать, – повторил Шелк.

Казалось, Орхидея его не слышит.

– А после я на улице ее нашла, понимаешь? Тринадцать ей тогда было, только она сказала, что до пятнадцати доросла, и я поверила. Сразу-то не узнала…

Тут Орхидея рассмеялась, однако смех ее оказался куда хуже, страшнее слез.

– Оставь. Тебе действительно ни к чему так себя мучить.

– А я и не мучаю. Мне ведь хотелось рассказать обо всем этом кому-нибудь еще с тех пор, как Сфинга была котенком, а ты уже сам узнал, стало быть, и вреда никакого. Кроме того, ее… ее…

– Больше нет среди нас, – подсказал Шелк.

Орхидея решительно покачала головой:

– Больше нет в живых. Мертва она, патера, мертва… единственная, пережившая младенчество, а других у меня уже не будет. Ты знаешь, патера, как устроены дома вроде нашего?

– Нет, хотя, видимо, должен бы.

– У нас порядок почти как в пансионе. Есть заведения – что твоя Аламбрера: там девочек и наружу почти не выпускают, и денег им не оставляют вообще. Когда-то я сама в таком прожила без малого два года.

– Рад, что тебе удалось бежать.

Орхидея вновь покачала головой.

– Какой там «бежать»… Захворала – сами вышибли за порог, и это, наверное, самая большая удача во всей моей жизни. Но речь, патера, вот о чем: у меня здесь не так. Мы сдаем девочкам комнаты, и любая может съехать, когда пожелает. Единственное, чего им нельзя, – гостей в дом приводить забесплатно… понимаешь?

– Э-э… нет. Не очень, – признался Шелк.

– К примеру, если встретят его на улице и приведут сюда, ему придется платить заведению. Как и тем, которые приходят сюда, к девочкам, сами. Сегодня гостей ожидается десятков пять, а то и полная сотня. Мы с них получим положенное и покажем всех девочек, кто не занят, внизу, в большом зале.

– Допустим, к вам приду я, – неторопливо проговорил Шелк. – Не в облачении, как сейчас, в обычной одежде. И пожелаю провести время с определенной девушкой.

– С Синелью?

Шелк покачал головой:

– Нет, с одной из других.

– Как насчет Мака? Миниатюрная, довольно смуглая…

– Ладно, – согласился Шелк. – Допустим, мне понравилась Мак, но ей не хочется принимать меня у себя?

– Никто ее неволить не станет, – с достоинством оскорбленной добродетели заверила его Орхидея, – и тебе придется выбрать кого-то еще. Только если она начнет чересчур часто капризничать, я ее вышибу вон.

– Понятно.

– Только она не станет капризничать, патера. Тебе-то она не откажет. Сама на тебя набросится, да и любая другая из девочек тоже, – добавила Орхидея.

При виде ее улыбки на фоне кровоподтеков Шелку ужасно захотелось прирезать Кровь. Выкинуть из головы мысли об азоте Гиацинт под рубашкой оказалось нелегким, крайне нелегким делом.

Заметив, как он изменился в лице, но неверно поняв причину, Орхидея вмиг посерьезнела.

– Да, я ведь не досказала насчет Дриадели, патера. Ничего, если продолжу?

– Разумеется, – подтвердил Шелк, – если сама того хочешь.

– Так вот, подобрала я ее, стало быть, с улицы. Есть у меня обычай время от времени гулять по окрестностям, подыскивать кого-нибудь, если… если комната свободная появилась. Назвалась она Елью – ведь настоящие имена из них поди вытяни, сказала, что полных лет ей пятнадцать, и мне даже в голову ничего не пришло. Ни сном ни духом…

– Понимаю, – пробормотал Шелк.

– Вдобавок ей циферблат здорово кто-то начистил… понимаешь, о чем я? Ну, я и сказала: послушай, у меня живет уйма девиц, и их пальцем никто не трогает. Идем со мной, покормим тебя горяченьким, денег не надо, а там подумаешь. А она сказала, что комнату снять у нее денег тем более нет. Они все так говорят. А я сказала: не страшно, первый месяц поверю в долг. Как всем им говорю. Прожила она у меня почти год и вдруг как-то улизнула из большого зала. В чем дело, спрашиваю, а она отвечает: нынче папаша ее к нам заявился. Он, говорит, ее, маленькую, известные штучки проделывать с ним заставлял, потому она от него и сбежала… понимаешь, о чем я, патера?

Шелк, молча кивнув, почувствовал, как пальцы сами собой сжимаются в кулаки.

– Назвала она мне его имя, я вышла в зал, пригляделась… смотрю: точно, он самый. Так я и поняла, кто она, и, слово за слово, объяснила ей все как есть.

С этим Орхидея вновь улыбнулась, и Шелку показалось крайне странным, что прежнее выражение ее лица также зовется улыбкой.

– Объяснила и теперь не жалею. Совсем не жалею. Предупредила: потачек, дескать, не жди, и вправду ни в чем ей не