Литания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

Засим последовала долгая пауза, но Шелк, отведя взгляд в сторону, терпеливо ждал продолжения.

– С тех пор завела я обычай для всех заказывать торты ко дню рождения, чтоб и ее день рождения таким образом отмечать. И начала ее Дриаделью звать вместо Ели, а остальные в скором времени подхватили, привыкли. Вот, в общем, и все, – закончила Орхидея, промокнув глаза подолом розового пеньюара. – Так кто же тебе рассказал?..

– В первую очередь твое собственное лицо.

– Красива она была, спору нет… все о ней так говорили, – со вздохом кивнув, откликнулась Орхидея.

– Но я бы с первого взгляда так не сказал: в тот миг в ее лице имелось нечто чужое, неуместное. Однако меня тут же осенило, что ее лицо – копия твоего, только моложе, хотя это могло оказаться случайностью либо игрой воображения. Но тут я услышал ее имя – Дриадель, и мне пришло в голову, что так вполне могла назвать дочь женщина, зовущаяся Орхидеей, особенно ранее потерявшая дочь. Я ведь не ошибаюсь? Впрочем, если не хочешь, не отвечай.

В ответ Орхидея кивнула.

– Все дело в том, что у дриаделл, цветов сродни орхидеям, есть и другое название. Селяне зовут их бессмертниками, и, вспомнив об этом, я заметил – хоть и вслух, но большей частью про себя, – что ее имя не оправдалось, а ты со мной согласилась. Ну а затем, когда Кровь заподозрил Дриадель в краже погубившего ее кинжала, ты ударилась в слезы, и я окончательно убедился во всем… хотя, честно признаться, уже нисколько не сомневался в собственной правоте.

– Спасибо, патера, – медленно кивнув, поблагодарила его Орхидея. – У тебя все? Мне бы сейчас одной немного побыть…

Шелк поднялся на ноги.

– Да, вполне понимаю. Я бы и вовсе не беспокоил тебя, если б не надобность сообщить, что Кровь согласился похоронить твою дочь согласно обрядам, предписанным Капитулом. Тело ее омоют и обрядят – уберут покойную, как принято выражаться среди людей, занимающихся сим ремеслом, отвезут ко мне в мантейон, на Солнечную, а завтра утром мы отслужим по ней панихиду.

Орхидея воззрилась на него, точно не веря собственным ушам.

– И Кровь все это оплатит?

– Нет.

Сказать откровенно, над вопросом расходов Шелк пока не задумывался, хотя прекрасно, лучше кого бы то ни было, знал, что некоторых связанных с погребальными обрядами трат не избежать. Голова его пошла кругом… но тут он вспомнил о двух карточках, полученных накануне от Крови и в любом случае отложенных до сциллицы, на еженедельное жертвоприношение.

– А впрочем, да, – поправился он. – Недавно Кровь поднес мне – вернее сказать, моему мантейону – довольно щедрый дар. Им-то мы и воспользуемся.

Орхидея грузно, с трудом поднялась с дивана.

– Нет уж, патера. Дар Крови, будь добр, сбереги для другого случая. Я сама за все заплачу. Сколько?

Шелк мысленно призвал себя самого к абсолютной честности.

– Должен сказать, мы часто хороним бедняков, а у них порой нет денег вовсе. Однако великодушные боги от веку об этом заботятся и…

– Я не из бедняков! – раскрасневшись от возмущения, перебила его Орхидея. – Конечно, случалось мне оставаться с пустым кошельком, а кому не случалось? Но сейчас у меня дела – хоть куда, а речь о моей собственной мелюзге! Другую-то девочку пришлось… а-а, лохмать твою, мясника! Во что обойдутся приличные похороны?

Вот она, замечательная возможность! Прекрасная возможность не только уберечь мантейон от расходов на погребение Дриадели, но и оплатить прежние погребения, так и оставшиеся неоплаченными! В угоду моменту Шелк предпочел сбросить за борт излишнюю скрупулезность.

– Двадцать карточек… если это вправду не слишком обременительно.

– Идем в спальню, патера. Счетные книги у меня там. Сюда.

Распахнув дверь, Орхидея скрылась в соседней комнате, прежде чем Шелк успел возразить хоть словом. За дверным проемом виднелась смятая постель, загроможденный всякой всячиной туалетный столик и шезлонг, наполовину заваленный платьями.

– Входи, входи! – На сей раз в смехе Орхидеи чувствовалось искреннее веселье. – Бьюсь об заклад, ты еще никогда не бывал в женской спальне!

– Отчего же, раз или два бывал…

Не без колебаний переступив порог, Шелк дважды окинул взглядом кровать, дабы удостовериться, что в ней никто не лежит при смерти. Возможно, Орхидея считала спальню местом для отдыха, для утоления похоти, а может статься, даже для любви, однако Шелк слишком, слишком легко мог представить себе, как спустя лет этак десять либо двадцать придет сюда снова: ведь с течением времени любая кровать превращается в смертное ложе.

– Ну разве что в мамочкиной! В мамочкиной, верно я угадала?

Плюхнувшись на табурет у туалетного столика, Орхидея сдвинула в сторону дюжину разноцветных пузырьков и склянок и водрузила на почетное место, перед собой, письменный прибор из золоченой бронзы.

– О да, к маме я заходил много раз.

– И рылся в ее вещах, когда матери не случалось дома? Уж я-то знаю, что у вас, шалунов, на уме!

Из колец письменного прибора золоченой бронзы торчало по меньшей мере два десятка излохмаченных, сплошь в кляксах, павлиньих перьев. Выбрав одно, Орхидея сощурилась, с досадой сморщила нос.

– Если хочешь, могу очинить, – предложил Шелк, извлекая из кармана пенал.

– Вот как? Спасибо! – Развернувшись на табурете, Орхидея вручила ему павлинье перо. – А ее исподнее ты никогда примерять не пробовал?

Шелк, в удивлении подняв голову, отвлекся от очинки пера.

– Нет. Подобного мне даже в голову не приходило. Один только раз открыл ящик комода, заглянул внутрь, и так мне сделалось стыдно, что я на следующий же день обо всем ей рассказал. Под стружку у тебя есть что-нибудь?

– О стружке не беспокойся. Хорошая у тебя мама, наверное… Жива она?

Шелк отрицательно покачал головой:

– Очин оставить пошире?

Не дождавшись ответа, он окинул взглядом неопрятное, перепачканное перо и решил так и сделать. Правда, с широким очином чернил расходуется куда больше, но хозяйка вряд ли станет протестовать, а чем шире очин, тем дольше он держится.

– Моя умерла, когда я была совсем крохой. Наверное, тоже любила меня, только я ее почти не помню. А скажи-ка, патера, когда человек умирает, может он после вернуться назад, повидать тех, кто не был ему безразличен, если захочет?

– Смотря что ты понимаешь под «повидать».

Узкое лезвие перочинного ножика на длинной ручке отделило от очина еще одну белесую стружку. Привыкший к гусиным либо вороньим перьям, Шелк слегка растерялся: павлинье оказалось гораздо больше, толще и тех и других.

– Поговорить с ними, погостить у них малость или просто показаться им на глаза.

– Нет, – ответил Шелк.

– Вот как? Нет, и все тут? А почему?

Вернув Орхидее перо, Шелк с треском захлопнул пенал.

– Иеракс запрещает. Иначе живые жили бы по указке умерших, снова