Код Гериона: Осиротевшая Земля - Людмила Брус

В том числе и таких умников, которым взбредет в голову притащиться пешком, – заметил со своего места Вайолет. – Я бы поспорил на что угодно, что там будут и провода высокого напряжения, и импульсные ловушки, и, может, что похуже.

– Всё так. Поэтому оборудование мы погрузим на себя, а «Сколопендру» пустим впереди, – напомнил я, имея в виду нашего универсального робота-помощника, пригодного как для исследования потенциально опасных объектов и для переноски грузов, так и в качестве «жертвы» в экстремальной ситуации. – А перед тем защитные объекты поищет десмодус. Это займет ещё сутки – двое.

– Надеюсь, если то создание вновь объявится, ты не забудешь записать и передать мне ваш разговор, – с нажимом сказал Майрон. Он был зол, когда в прошлый раз я ничего не смог ему предоставить, но свидетельством против него это, разумеется, считаться не могло. Любой на его месте пришел бы в ярость от такой вопиющей халатности. – А вот и твой пакет файлов обработался!.. Чем же ты хочешь нас порадовать, Уинстон?

Я затаил дыхание. Сидевшая рядом Катрина накрыла мою ладонь своей. Последовало долгое молчание, прерываемое напряженными, рваными вдохами и выдохами.

– Холод и мрак, это слишком похоже на «Фермион»… – пробормотал Майрон, явно застигнутый открытием врасплох.

– Я бы сказал, что это «Фермион» и есть. Если, конечно, кто-то не решил собрать его копию.

Недаром же Вильгельмина что-то говорила про изъятый и скопированный двигатель корабля. Я сейчас, наверное, не удивлюсь ничему.

– Будь на связи, Уинстон. Докладывай мне обо всем… необычном… в любое время суток. Понял?

– Так точно, – ответил я.

– Я свяжусь с вами позже, – голос Майрона по-прежнему был хриплым от изумления, граничащего с шоком. – Удачи, Уинстон. В ближайшие дни она понадобится нам всем…

Удачи?.. Но ведь никто из нас в нее не верит. То, что обозначается этим словом, – не более чем результат оптимальных при сложившихся обстоятельствах поступков в сочетании с наиболее благоприятным набором обстоятельств. Ты же сам так говорил, Майрон.

– Конец связи, – я поймал себя на том, что встретил эти слова с облегчением, и поспешил вернуться к исследованию «Фермиона», вернее того, что от него осталось. Внешняя обшивка корабля наполовину сорвана. Металлический каркас напоминает грудную клетку скелета. Все пять стабилизаторов выпущены: так он, наверное, стоял с момента своего прилёта. С неприятным холодком в сердце я «проползаю» по параболическому «ребру» «Фермиона» и включаю режим ночного видения. Ба! Это ж машинное отделение, где по неизвестной причине отсутствует самое главное: нет топливных контейнеров, нет ядерной энергетической установки, пяти ионных двигателей – тоже. Судя по оставшимся спилам, начинка аккуратно вырезана из нутра «Фермиона» то ли лазером, то ли плазмой: задача трудоёмкая и, само собой, чертовски опасная для выполнения даже в космическом скафандре. Но главное, для такой операции необходимо промышленное оборудование, которого, как известно, не было на борту.

Выходит, Вильгельмина и здесь не соврала.

Тут картина начинает проясняться… Бессмертному, получившему контроль над базой, в один прекрасный день понадобились ядерное топливо и запчасти; хотя коррозия в космосе куда медленнее, чем на Земле, ее невозможно полностью устранить. Любое производство требует воды, а где она, там и коррозия. Износа деталей, хоть и при низкой гравитации, тоже никто не отменял. Но если целью Бессмертного был мелкий грабёж, причин оставлять команду в живых у него не было.

По спине волна за волной пробежали холодные мурашки, я поднял руки, чтобы снять шлем и поделиться догадками с Вайолетом, но «Фермион» меня словно околдовал и не отпускает: руки вновь опускаются на приборную панель. Я не могу прерваться ни на минуту, я должен узнать как можно больше, сколько бы времени мне ни пришлось провести в симбиозе с десмодусом… Здесь делать больше нечего, нужно двигаться дальше. Люк, ведущий в верхнюю часть корабля, где находятся рубка и жилые отсеки, не загерметизирован; крышки нет, как и двигателей: вырезали.

Здесь был небольшой магнитный лифт, поднимавший космонавта сначала на второй уровень – грузовой, а затем на первый, самый верхний, где жил и работал экипаж. Само собой, лифт сейчас не работает, и я просто взмываю по шахте вверх, сквозь тьму, отключив ночное видение и вновь запустив эхолокацию. Грузы мы потом посмотрим, если время останется. Вот, наконец, и жилой отсек с десятью маленькими – в пять квадратных метров – спальными местами космонавтов; шесть из них, занятых экипажем, были изрисованы маркерами от потолка до пола. Я не мог удержаться от того, чтобы не посетить одну за другой, но с первой же каюты – капитанской, почувствовал, как мои внутренности покрываются инеем.

Рисовать на стенах и потолке корабля (там, где это разрешено правилами эксплуатации) – обычное для космонавтов развлечение, которое очень поощряют психологи. Архивы управления культуры сохранили немало интересных, запоминающихся рисунков. Но видеть такое мне до сих пор не доводилось, и наверное – хорошо.

Дым от обугленных руин, человеческие и звериные остовы, распятые на крестах, птицы, сгорающие заживо в небе, падающие самолёты, руки мертвецов, воздетые из могил. Смерть, страдание, упадок – вот, что команда «Фермиона» увлечённо и старательно изображала внутри своих жилищ. Таких мотивов в нашем, марсианском искусстве я никогда не встречал, хотя земная культура ими просто кишела. Не то, чтобы мы намеренно избегали упоминаний о смерти, насилии, болезнях и прочих гнетущих явлениях (историю-то изучал каждый), но наша грусть всегда была светлой. Это не дань идеологии, это залог выживания общины во враждебных условиях дикой планеты…

Уход из жизни мы воспринимаем спокойно, как отъезд в далёкий край, если только речь не идет о безвременной гибели, которую можно было, но не удалось предотвратить. Насильственная смерть по-прежнему внушает ужас и отвращение, но как средневековая дикость, немыслимая в нашем обществе. Капитан же, если судить по стенам каюты, был ею одержим.

Когда и как черные мысли начали терзать разум Сафронова? Как часто мрачные видения наводняли его сон? И как такое было возможно после долгих лет физической и психологической подготовки, ежегодных тестов на психологическую устойчивость, особенно в преддверии полета. Неужели ни товарищи, ни Майрон не замечали изменений?.. Или я просто полный профан в психологии, и на самом деле даже такой серьезный психический ущерб, какой я вижу здесь, можно успешно спрятать от всех?..

При виде такого «творчества» любой из нас связался бы с Марсом и запросил бы для товарища дистанционную психологическую помощь. Но только не исчезнувший экипаж «Фермиона». А не видеть этого они не могли…

Ошарашенный, я удерживал десмодуса между потолком и полом каюты Сафронова, всматриваясь в остервенелую морду одного зверочеловека (иначе сказать нельзя), замахнувшегося тесаком на другого. Сильнее всего меня поразило то, как детально и старательно были прорисованы оба, с каким усердием капитан, возможно, прикусив губу, смаковал сцену убийства, стирал нарисованное и рисовал заново. А вот отряд людей в боевой броне, какую носили военные Золотого века; у каждого на левой стороне груди – изображение креста. Они как бы зависли в небе над утопающим в насилии миром, ожидая, когда их поведут в бой. Впереди – мужчина с горящим мечом и парой белых крыльев за спиной.

Архангел. Если верить словам Вильгельмины – Архангел, ставший Апостолом Гериона Линдона. Пособником убийцы.

Очень скоро я замечаю, что рисунки Сафронова обладают необъяснимым магнетизмом; от жуткой картины трудно отвести взгляд. Я вновь и вновь пробегаю глазами по линиям и росчеркам, оставленным рукой капитана, пытаясь понять, что им тогда двигало. Нашлось тут место и личным записям космонавта, которые больше напоминали странные лозунги: «Истинное добро часто прячется под личиной зла». «Порождения старого мира построят новый с теми же ошибками». «Нет людей хороших и плохих. Есть полезные, бесполезные и опасные для нашего дела». «Скоро война придет и на Марс…»

Залетаю в следующую каюту. Василий Рахманов. Зарисовки предметов быта и растений с натуры, развесистое дерево во всю стену (отсылка к «Игдрассиль», что ли?), фантастические радиолярии, снежинки, всевозможные орнаменты (почти как у Вайолета). А на потолке – портреты всей команды, кроме него самого. Этот жанр называется «дружеским шаржем», но ничего дружеского