Жмурки 2 - Татьяна Зимина

— Прости, Звезда моя, — ответил Алекс. Он был ближе всех, и уже двигался, медленно, незаметно стараясь зайти за спину Шамана. — Но то, что он учинил на стадионе, спустить с рук нельзя. За зло нужно отвечать.

— Но Лойза ничего не сделал! Мы с Аникой быстренько всех усыпили, никто не успел пострадать…

— А как же комната с мёртвыми охранниками? — тихо спросил Алекс.

— Их убил не Лойза, — твёрдо заявила девочка. — Дядя Саша, я же вам уже говорила: там не было его запаха. Лойзичек ВООБЩЕ не пахнет убийством! Скажи им, — она повернулась к Шаману и уставилась тому в лицо.

Но я и так уже знал ответ: его глаза, язык тела — всё говорило за то, что Шаман и вправду впервые слышит об убийствах. Он их не совершал. И не просил никого совершить.

— Это не он, шеф, — на всякий случай сказал я.

— Остаётся ещё убийство Великого Князя Скопина-Шуйского, — подал голос мрачный, как утреннее похмелье, Владимир.

— И Железного Коня, — добавил Гоплит. — Впрочем, если учитывать, что ФАКТИЧЕСКИ действовал не он…

— Нет, это был я, — перебил Шаман. — Я убил Князя и убил Коня. Хотя и сожалею об этом. Они были хорошими людьми. Но я был ДОЛЖЕН, вы понимаете?

— Тебя кто-то заставил? — тут же подобрался Гоплит. — Кто это был?

Шаман покачал головой и слегка улыбнулся.

— Что вы, никто меня не заставлял, — он посмотрел на всех по-очереди — словно хотел убедиться, что его понимают. — Но это было необходимо. Вот я и убил, — теперь он смотрел на Машу. — Потому что кто-то же должен.

— Но… Зачем? — Гоплит подошел к парню вплотную, было видно, что он волнуется. Острый раздвоенный язык то и дело трогал воздух, высовываясь из его губ.

— Чтобы все наконец-то всё поняли, — пожал плечами Шаман — так, словно слова были излишни. — Совет прогнил, а они были теми, кто управляет Советом. Так что их смерть… — он взмахнул руками, я напрягся. — Так что их смерть пошла только на пользу, разворошила гнездо. И теперь необходимо создать новый Совет — разумный и справедливый.

— Так ты что, хочешь сказать… Ты оказал нам УСЛУГУ? — Алекс побледнел. На белом подбородке проступила щетина, глаза сделались похожи на льдинки.

Задирая подбородок, он сделал шаг к Шаману, но Владимир тронул шефа за рукав, и тот опомнился.

— А как же бойня на стадионе? — спросил я. — Ведь ты не будешь отрицать, что её спровоцировал ты. И если б не эта маленькая девочка…

— Сашхен, — Маша дёрнулась, словно я её ударил. — Хватит звать меня маленькой.

— Прости, — я повернулся к ней. — Прости, я был не прав. Ты — достаточно взрослая для того, чтобы…

— Это не отменяет бойни на стадионе, — напомнил Алекс. — Да, её удалось предотвратить. Благодаря вот этой э… юной… — Маша смотрела на него испытующе. — Барышне, — вывернулся шеф, хотя и неуклюже. — И если б не она, всех двусущих — и не только их — ждала смерть.

— Я не хотел их убивать, — сообщил Лойза. — После того, как я встретил Машу, и ещё вот его, — он кивнул в мою сторону. — Я понял, что не все существа — злые.

— Конечно нет! — шагнув к Шаману, Маша доверчиво взяла его за руку и заглянула в лицо. — Дядя Гоплит, например, очень добрый. И Сашхен.

— Я?..

Меньше всего я ожидал услышать, что кто-то считает добрым МЕНЯ.

— И ты тоже добрый, Лойза, — не обращая внимания на мой возглас, продолжила Маша. — Просто тебя много обижали, и ты ожесточился, понимаешь? Но в голове у тебя нет зла, а значит — ты тоже добрый.

Я прерывисто вздохнул.

Хорошо быть Машей: только чёрное и только белое, если ты не злой — значит, добрый, и нечего там…

В глазах Шамана вспыхнула надежда. Она была такой жгучей, такой ослепительной, что хотелось прикрыть глаза.

Вспыхнула — и сгорела. Выгорела без следа, и глаза мальчишки стали похожи на подёрнувшиеся пеплом угли.

Он коротко рассмеялся, а затем дёрнул Машу за руку и повернув к себе спиной, крепко прижал. В руку его скользнул нож и он приставил его к горлу девочки.

Я непроизвольно сглотнул.

— Поздно, добрая ты моя, — спокойно сказал Лойза. Глядел он в это время на нас. — Может, Лойза Харусек и был когда-то добрым мальчиком, но он давно умер. Остался только Шаман. Он знает: нет никакого добра. Только справедливость. Только она заслуживает того, чтобы ей служили. И я буду служить ей, даже если мне придётся убить всех, кто стоит на пути.

— О какой справедливости ты лопочешь, Лойзичек?

Этот голос был новым. Пока мы были сосредоточены на Шамане и Маше, к нам подошел ещё один человек.

Невольно посмотрел я на него, но отшатнулся, пораженный не столько внешним уродством, сколько злобой и ненавистью, сквозившей во всех его чертах.

Был он небольшого роста, крепкий и кряжистый, но какой-то весь перекошенный, с горбом на спине и таким же на груди, с коричневой, как печёное яблоко, кожей, с огромным носом, рыхлая картофелина которого нависала над бледными синеватыми губами, чуть не касаясь их. Редкие волосы, седые и тонкие, как траченные молью нити, свисали на его лоб и уши, а над ними, как купол, возвышалась испещренная родинками и пигментными пятнами лысина.

Руки его больше походили на выкопанные из земли корни, в каждой было по костылю, на которые человек опирался всей тяжестью — это чувствовалось по напрягшимся под кожей фиолетовым венам.

— Аарон Вассертрум, — выдохнул Гоплит. — Что делаешь ты здесь?

По глазам, по выражению лица старого ящера было видно, что сказать он хочет многое и многое, но сдерживает свой порыв — из-за нас.

— Забираю свою собственность, — неприветливо буркнул Вечный. — Лойза, пошли, — властно сверкнув глазами, он развернулся на своих костылях, нисколько не сомневаясь, что Шаман последует за ним.

— Одну минутку, любезнейший!

Вперёд вышел