Громов: Хозяин теней 4 - Екатерина Насута

— Бывает… нет, тут всё правильно. Реформы нужны. Давно нужны.

— Реформы… — хмыкнул Ворон. — О них много говорят. Вот сколько себя помню, столько и говорят, что того и гляди начнутся реформы и вот тогда-то заживём…

— Потекут молочные реки средь кисельных берегов?

— Именно, — смех у него был лёгким и звонким. Правда, оборвался быстро. — Вот только годы идут, а ничего-то не меняется.

— Так уж и не меняется? Машины вон. Прогресс…

— Прогресс… где этот прогресс? Машины? А кто их может позволить? Вон, крестьяне до сих пор поля распахивают на лошадях. В лучшем случае. А порой сами в плуг запрягаются. Или того лучше, баб с детишками. И те ничего, встают, потому что понимают, что иначе сдохнут от голоду. Хотя порой сдыхают не от голода, а от усталости. Сгорают. Там мало кто доживает не то, что до старости, но хотя бы лет до сорока. Да и те уже развалины. Машины им бы помогли. Трактора или грузовики, да за что их купить? Нет, кто-то покупает, тот, кто богатеет. И с машин богатеет ещё больше, сам превращаясь в эксплуататора…

— И что предлагаешь?

А ведь наш Ворон из другой стаи. Он не циник, как Светлый, и не дурак, вроде Симеона. Он идейный. Умный идейный и тем опасный.

— Частная собственность должна быть упразднена. Будущее — за коллективами. И именно трудовые коллективы должны определять вектор развития. С одной стороны, они будут обладать необходимыми ресурсами. С другой — они видят потребности общества и могут соотнести их с собственными.

— Это типа как? — Метелька отвлёкся от бумажек.

— Это типа своего нет, — пояснил я. — Но всё общее. Вот представь, что в твоей деревне твоя корова стала бы не твоею, а общею.

— Как и коровы соседа слева, справа, да и все! — возразил Ворон.

— Ха… счаз! Знаешь, какие у нас коровы были? Мамка за ними ходила. Сытые. Гладкие. И молоко у них такое, что прям сливки чистые, а не молоко! А он своих на поле выгнать ленился! И тощие…

Возмущение Метельки было искренним.

— Но разве в деревне не было коров ещё лучше, чем ваши? — Ворон прищурился.

— Ну… были… у старосты нашего. Он каких-то оттудова привёз, из Европы, которые прям здоровущие… но и сена жрали, как не в себя.

— Вот… а теперь смотри. Можно было бы собрать всех коров. Слабых забить на мясо, а хороших пустить на развод, и приплод их был бы сильным. И все вместе люди заботились бы о скотине, а потом плоды трудов делили на всех. Скинулись бы и купили трактор или сенокосилку, чтобы заготовить сено…

— Так у кого купили, если частной собственности нет? — я чуть склонил голову.

— Обменяли бы. На зерно, скажем… вы городу зерно, а оно вам — технику…

— Ага, небось, какую кривую да ломаную. Кто ж хорошую задарма отдаст? — произнёс Метелька скептически.

Ворон поднял очи к небу.

Ну а что он хотел? Высокие идеи и теория производства очень крепко от практики отличаются.

— Да и работать вместе… вот я работаю, а сосед, он вечно пьяный и не работает. И чего? Потом как с ним делиться? Или вон тётка Марфа, она одна работала, а у ней внуков семеро, сиротами, как тогда? Считали б их или нет?

— А лучше, чтоб как сейчас? Каждый ковыряется в своём клочке земли, не способный возделать больше потому что не хватает сил и возможностей? Что, даже твой староста, мог он позволить себе хорошее зерно купить? А удобрения? Вести хозяйство не так, как вели его за сотни лет тому, но по науке? Так, чтоб и земля не истощалась, и урожаи были хорошими?

— Так не бывает, — сказал Метелька с видом человека, который точно знает, о чём говорит. — И откуда вы сами возьмете деньги? Небось, сперва-то никто не даст…

— Именно поэтому и нужно ломать всю систему. От основания, — Ворону спор не то, чтобы надоел. Он глянул на наручные часы. — Потому что даже ты, вроде бы покинувший деревню давно, продолжаешь мыслить её стереотипами… да и не ты один.

Он поспешил сказать, пресекая Метелькино возмущение.

— Вся это система застряла в прошлом. И не важно, речь ли о крестьянине, о рабочем или о владельце завода. Они все не хотят меняться! И любая реформа, сколь бы хороша она ни была на бумаге, в конечном итоге потонет в этом нежелании. Её начнут топить ещё в Думе, перекидывая друг другу, торгуясь и навешивая ненужные условия, пока сам смысл реформы не исчезнет. А после, с гордостью выпустив это кривое дитя общего разума, они позволят ему тонуть уже на местах, ибо чиновник мелкий порой хуже крупного. Они, получившие частицу власти, не пожелают делиться с нею, но будут цепляться, извращая по представлениям своим и без того извращённую суть реформ.

— А если поломать, то всё получится?

— Если поломать, то не останется иного выхода, кроме как измениться… вспомните, сто лет тому государь даровал народу волю. И что с той поры изменилось? Сперва все обрадовались, а потом выяснилось, что воля-то и не совсем вольная. Что те, кто был крепостным, просто стали временнообязанными…[2] Так и теперь… ладно, это мы совсем ушли. Наверху не бывал?

Переход был резким, и Метелька встрепенулся.

— Не… кто ж меня пустит.

— И правильно. Нечего туда лезть, так-то… — Ворон забрал листки. — Спасибо, товарищи…

И руку мне протянул.

— Был рад знакомству. И разговору.

— Даже при том, что не переубедил? — руку я пожал. Вот было что-то в этом человеке такое, притягивающее. Таньку с ним знакомить категорически нельзя.

Задурит голову.

Ещё и смазливый, того самого героически-вдохновленного типажа, который на душу ложится.

— Сейчас нет, потом, глядишь, и да… и вовсе… революция — дело добровольное.

Ну, это пока не началась.

— Семен, идём…

Симеон буркнул что-то недоброе, прощаясь с нами. И потянулся вслед за Вороном, который бодро шагал по дорожке.

— Придут убивать? — Метелька, как и я, смотрел вслед парочке. А я и вовсе не удержался. Тьма выскользнула и бросилась следом. При дневном свете тень была прозрачной, невесомой. Я и то едва улавливал её.

— Придут, конечно. Вопрос — когда. И как…

— Завтра ж вроде выписать