Громов: Хозяин теней 4 - Екатерина Насута

— … пироги вечером скушай обязательно, ты ужасно похудел!

Голос её тонет в визге мальчишек, которые той же толпой несутся обратно, едва не сбивая с ног уже другую монахиню.

Стоп.

Она уклоняется и что-то бросает в спину убежавшим, что-то злое, раздражённое. Но важно не это. Вслед за словами от неё исходит волна тьмы, которая заполоняет коридор. И женщина с корзинкой вдруг замолкает, сама не понимая, почему.

Из приоткрытой двери доносится глухой стон, мучительный такой.

И чей-то нервный голос заводит молитву. Человек верит, а потому тьма спешит убраться, она стекается к ногам этой женщины…

— Метелька, — я не открываю глаз, потому что страшно, что связь оборвётся. — Метелька… одну нашёл.

— Я за него, — Карпа Евстратовича узнаю не сразу. — Кто?

— Женщина. В одежде сестры милосердия, монахини…

Они единственные носят ещё юбки в пол и волосы укрывают. И по платку, по одежде, знающий человек многое скажет. Но я не знающий.

— Средний возраст. Волос не вижу. Скрыты. По лицу, скорее молода… молажавая. Такая… но осторожно. У неё что-то есть. Что-то… оттуда.

Я слышу, как Карп Евстратович передаёт описание и кривлюсь от того, насколько размытым оно вышло. Но что ещё сказать?

Черты лица правильные? Никогда не понимал, какие правильные, а какие нет. Обыкновенные у неё черты лица. И нос обыкновенный. И губы тоже.

Тьма, повинуясь приказу, подбирается ближе.

— Я… — я сглатываю, потому что признаваться в подобном не хочется. Потому что кто его знает, чем это признание обернётся, но и молчать нельзя. — Я могу её убить.

Женщина застывает посреди коридора. И часы вытащила. Мужские.

Женские здесь изящные наручные, а вот мужчины предпочитают кругляши на цепочке, чтоб можно было красиво в нагрудный карман засунуть. И вот на часы эти смотрит неотрывно. И я глазами Тьмы вижу, как шевелятся губы, отсчитывая секунды.

— Тени прикажешь? — Карп Евстратович соображает быстро.

— Да. Скорее всего получится.

— Скорее всего?

— Она ведь не просто так пришла. Она с чем-то пришла. И не факт, что у неё одна игрушка. А тени у меня маленькие.

— Жди.

— Там люди вокруг. Надо… не получится, — я и сам всё понимаю, что не получится. Что она специально встала между двумя палатами. В открытые двери я вижу и ряды кроватей, и людей: больные и их родственники. Ещё пара сестёр милосердия.

Николай Степанович склонился над кем-то в дальнем углу.

А ещё вижу жандармов, которые спешно перекрывают выход на лестницу. Но в коридор не суются.

— Надо… мне там надо, — я решаюсь. Не знаю, сколько осталось времени, но если эта тварь дёрнется, я не стану дожидаться приказа. — А вы…

— А я тебя сопровожу.

Без трёх минут одиннадцать.

На тех круглых часах.

Три минуты… три минуты — это очень много. Это хватит, чтобы дойти до коридора. Я не жандарм и близко не похож. А вот Карп Евстратович накидывает белый халат, отчего сразу преображается.

Халат широк и слегка измят, но за складками его не видно револьвера, который ложится в карман пиджака.

— Покажешь её. Я накрою щитом, — усы его на разном уровне. Тоже извёлся ожидая? Я ему точно чётки подарю.

Когда выберемся.

— Мне случалось бомбы запирать, — он расценивает взгляд по-своему. — Опирайся на руку. Правую. И рядом держись.

— А…

— Я и с левой неплохо стреляю, коль придётся.

Киваю.

Идём.

Точнее бежим. И уже там, в холле, Карп Евстратович взмахивает рукой, подавая кому-то сигнал. А сам переходит на шаг.

Двери не заперты.

И жандармов больше не стало. На первый взгляд. Второй улавливает размытые тени. Артефакты? И выходит, что Карп Евстратович пришёл к тому же выводу, что и я: девица лишь отвлекает внимание. Она должна перетянуть его в другую часть больницы, собрать полицию и казаков здесь, чтобы освободить проход на второй этаж.

Обидно, когда ты не самый умный.

— Метелька, — спрашиваю запоздало. — Он не дарник…

— Михаил Иванович счёл, что вашему другу будет безопаснее при его особе.

И хорошо.

Очень.

Хотя… что-то подсказывает, что когда начнётся заваруха, то особа Михаила Ивановича не останется в стороне. Ну да это всё равно лучше, чем с нами.

Мы переходим на шаг.

А стрелочка там, на циферблате, вздрагивает. И сдвигается ещё на одно деление. Я почти слышу щелчок внутри часов.

— Сделай вид, что тебе идти тяжко, — Карп Евстратович не позволяет мне ускориться. И добавляет укоризненно: — Раненые не носятся галопом…

[1] Постановление ЦИК и СНК СССР об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности. 1932 г. Основная проблема была в том, что термин «колхозное имущество» очень расплывчат, вследствие чего возникли разного рода перекосы. Так, прокурор А. Я. Вышинский в брошюре «Революционная законность на современном этапе» (1933) приводит примеры, когда трёх крестьян осудили за пользование колхозной лодкой для личной рыбной ловли, когда парня, баловавшегося в овине с девушками, осудили за «беспокойство колхозному поросёнку» и т.д. Благодаря Вышинскому о подобных перегибах становилось известно. Приговоры массово пересматривались и отменялись. По данным Коллегии Наркомата юстиции, число отменённых приговоров с 7 августа 1932 г. по 1 июля 1933 г. составило от 50 до 60 %.

[2] Существует стереотип, что до появления колхозов в России не было иных коллективных хозяйств. Это не совсем так. Несмотря на все проблемы и препоны аграрный сектор развивался. В канун 1917 года количество кооперативов всех типов приближалось к 50 000 (около 25 000 потребительских обществ, 16 500 кредитных кооперативов, 6000 сельскохозяйственных обществ, 2400 сельскохозяйственных товариществ, 3000 маслодельных артелей, 1500—2000 артелей производящих и кустарно-хозяйственных). В них состояло около 14 миллионов человек. Особенно быстро росли сельскохозяйственные кооперативы. Их количество за первые 15 лет XX века увеличилось в 44 раза. Маслов С. Л. Экономические основы сельскохозяйственной кооперации.

[3] Так большей частью и поступали. Когда началась принудительная коллективизация, большая часть крестьян предпочла забить и съесть скотину, а не отдавать её в колхозы. В 1927 году в стране насчитывалось 67 млн голов крупного рогатого скота, а в 1933 году их стало 38,8 млн. В 2 раза сократилось количество лошадей — с 30 до 15 млн. Поголовье свиней уменьшилось с 20 до 12 млн голов. Также ощутимо сократились площади посевов, что, в конечном итоге, и привело к массовому голоду.

[4] Речь о постановлении ЦИК и СНК СССР