Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

что хотим запомнить. Я слишком торопился, я ошибся. Да кто бы нет на моём месте?.. Нет, нет, я ошибся, верно. И теперь память к нам вернётся сразу вся.

– Что, и о детстве тоже?

– Ага, – кивнул Гюрза, – вот так глобально – обо всём стыдном и грустном, что никому клянёшься не рассказывать. Чудесно, правда?

– Нам надо вычислить, – сказала Карина, потому что хотела вернуться к Катьке, а не остаться выть на чужой ярмарке, – вычислить, как они… Да что ж такое!

Распахнула глаза. Закроешь – и вот тебе кабинки без дверей, приклеенные жвачки на столах в столовой, Катька танцует на подоконнике, окно открыто, весна, ветер развевает юбку; Слалом всех отправляет на прививку, сторожит в коридоре, чтоб никто не потерялся; кто-то надвинул шапку на глаза, бежишь вслепую…

Откроешь – а рядом Гюрза, такой сияющий в этом солнце и такой невыносимый. И так и хочется как-то дать ему понять…

– Карина, – сказал Гюрза, – Карина, пять предметов круглой формы. Быстро.

– Какие пять предметов круглой формы?

– Какие угодно. Что ты видишь. Отец так учил отвлекаться, когда я… неважно. Нам надо как-то выстоять в потоках памяти и выяснить, что именно делают ошейники.

– И не поссориться.

– И не взвыть, я бы сказал.

– Да ты можешь перестать смеяться надо мной с этим «я бы сказал»?!

– Да ты!.. Я начну. Серьги.

– Браслеты.

– Ошейники на нас.

– Вот зачем ты напоминаешь!.. Э-э-э… вон то солнце плоское над прилавком висит.

– Оно с лучами, не считается.

Пришлось примериться и аккуратно укусить себя в запястье.

– След, – показала Гюрзе, – что? Круглый же точно.

Шею как ошпарило. Позади что-то говорили, «не след ругаться в дни торговли» и другие вещи, но Карина шла не оглядываясь. Где-то тут должен быть фонтан, она же помнит.

Гюрза её нагнал, и нагнал быстро. Зашипел сквозь зубы. Заговорил скороговоркой:

– Я понял! Они, ай, раз-два-три, они сперва ждут, пока мы проявим злость и гордость и что там ещё у нас есть, кто мы по игре, какие качества нас делают нами, а потом – ай! – а потом обжигают нас за это, потому что нельзя в светлом дворце такими быть.

– То есть когда я хочу драться со всеми разом – это я что, совсем отбитой здесь считаюсь?

– Угу, – сказал Гюрза, – это ты в роли, Карин. А когда совсем в роли, то себя уже не помнишь. Но нам это не грозит, потому что…

– Потому что мы выпили всю память, которая у нас была, ага, я поняла.

– Ты же сама сказала: добудем ещё. Нам нужно найти выход, потому что иначе…

Что ошейники не снимались – это они проверили сразу же после обеда. Хорошо, Людвиг хоть не стал напоминать про благодарственную песню.

– Мы попросим их снять, – сказал Гюрза, – и он снимет, конечно, только раз мы так… Раз светлые дары нас только душат, какая нам может быть Саша? Никакая. А больше мы сюда не попадём.

– А тебе эльфы рассказали, что он у неё забрал? Ну, после испытания. Ещё настаивали, что это подсказка, а не помощь.

– Угу, – сказал Гюрза, – ты тоже спросила? Смех. И нам нужно с тобой его найти.

Глава 13

Они сидели на мху. То есть Карина-то сидела, а Гюрза лежал на спине, закинув притом ногу на ногу. Как будто они были сейчас не в глухом углу этих безумных светлых Садов Исцеления, а на лугу ста цветов. Или просто в городском парке ранним летом – успели занять пятачок газона до того, как все придут лежать в купальниках.

– Представляешь, – сказала вслух, – купальники с расписными петухами.

– Какими петухами?

– Расписными, – о, а кожа там у многих загоравших до упора оставалась бледной, а потом сразу розовела и краснела, – такими красно-золотыми петухами. Шёлкова бородушка, ма́сляна головушка…

– Чего?

– Да я сама не знаю, для чего я это помню.

В этом и состояла суть.

Гюрза сказал:

– Мы не дали этой памяти никакой цели, никакого направления, поэтому она сейчас на нас нахлынет, а потом отпустит. Если сосредоточились бы на чём-нибудь одном, оно бы осталось с нами навсегда.

– Как память Катьки обо мне?

– Вот именно.

Ошейники пока остыли. Гюрза показал ей, как глубоко дышать и как искать вокруг пять красных вещей, пять звуков, пять запахов…

– Откуда ты всё это знаешь?

– Отец научил.

– Ты всё время бесился, что ли?

– Нет, – он посмотрел как в первый день, как на чужую, – нет, я боялся.

Час от часу не легче. Она спросила бы: «Чего?» – но Гюрза будто бы и так уже ушёл. Если он её тут бросит…

– Нужно найти тихое место, – сказал Гюрза чуть раньше, – где нас никто не станет искать и где переживём воспоминания. Я предлагаю разойтись.

– Вот уж спасибо.

Что ей скрывать-то? Интернат он уже видел.

– Я не хочу, – сказал Гюрза, – чтобы хоть кто-нибудь знал обо мне такие вещи. А мы искусственно активизировали, всё это вырвется неизбежно, ты понимаешь? Не получится сдержаться.

– Но я-то не кто-нибудь! Сам сказал: сестра по случаю.

Он вздохнул. Наверняка у него тоже всё ещё болела шея, и в глаза после эльфов как песку насыпали, и вообще хотелось спать. Но Саша где-то там одна, а они ничего пока не сделали.

– Ладно, – сказал, – ладно. Зато быстрей отхлынет, если говорить вслух, а не жевать всё это про себя. А нам с тобою и нужно быстрей. Пошли, я знаю, где можно побыть.

И провёл её каким-то новым путём, не через те поля с белыми домиками – а вдоль забора, вдоль забора, и потом прополз под ним. Они оба измазались в земле и в траве, но те были прохладными, и Карина сперва даже не стала стирать сырую землю с подбородка. После залитой солнцем ярмарки самое то.

Их путь закончился в оранжерее. Гюрза часто оглядывался, велел идти самым воровским шагом, который она только знает, а потом нырнул в маленькую боковую дверь. И вот теперь она, Карина, сидела на мху, рядом журчал фонтан, и Гюрза будто бы что-то решил.

– Я здесь впервые встретился с отцом, – сказал, – мне было десять. То есть я тогда ещё не знал, что это он.

Ого. А до десяти, что ли, он рос здесь?

– А раньше ты где?..

– Нет, теперь твоя очередь.

Ну ничего себе! А про купальники ему не нравится?

Мох был прохладный. Мелкие брызги от фонтана оседали на лице.

– Я здесь прятался, – сказал Гюрза, – здесь раньше жили хищные растения Алисы. Мало кто совался.

– А теперь они где?

– А теперь они,