Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

Нет, это не было как летом на траве. Это было, как будто он в любой момент готов был вскочить и залепить кому-нибудь пощёчину. Нужно сказать что-нибудь смешное. Но что он сочтёт смешным?

– Нам на завтрак давали масло, – сказала Карина, – в младшей группе. Кашу, масло и хлеб. Потом, кстати, масла не было. И вот кто-то его мазал на хлеб, а я в кашу мешала, потому что так вкуснее. А одна девочка возьми и заори: «А Карина маслом кидается!» – я говорю: я же в кашу, не куда-то, а всё уже, её уже услышали.

– И что потом?

– И вывели меня из-за стола. – Ну а что ещё-то. – Там у стенки к концу завтрака человек пять всегда стояло. Я и чай допить не успела. Ладно бы в человека кинула!

– А у вас там кидаются в людей едой?

– Нам было года по четыре, успокойся.

Фонтан журчал. Карина тоже легла на траву и на ощупь нашла ладонь Гюрзы, накрыла своей. Тот выдернул:

– Не сейчас.

Ещё какой-то паршивый месяц назад её всего и волновало, что получить в столовой порцию побольше, стибрить журнал на заправке так, чтоб не заметили, рассказать мелким страшную историю – и чтоб на рёв никто не пришёл, или весёлую – и чтоб хихикали только в простыни. Или – кому в этот раз тащить бельё на склад и с кого будут спрашивать за потерянные наволочки. Или – как бы так перерисовать «три» на «четыре». Одно время ходили слухи, что за четвёрки будут как-то награждать – киселём лишним, что ли.

А вот теперь она лежит на влажном мху рядом с сыном злодея, и шею нет-нет да кольнёт ошейник, надетый светлым королём. А где-то там, во дворце, сейчас его дочь, а ещё где-то – её смех, который нужно вернуть. Когда она, Карина, будет потом об этом всём рассказывать ребятам – угу, которые её не помнят, ну неважно, – когда она начнёт рассказывать, они решат, что она врёт, и дело с концом. Как-то всё это…

– Когда он второй раз пришёл, – сказал Гюрза, – я сначала решил, что мне мерещится. Я поливал клубнику. Нужно лить воду под листья. Лейки всегда покрыты эмалью и довольно маленькие. Полил, сходил к колодцу, наполнил, вернулся. Всё представлял, как топчу все грядки по очереди.

– А что не затоптал? Боялся, что накажут?

– Нет, – сказал Гюрза, – жалел.

Если бы пацанам из интерната велели поливать какую-то там клубнику, они бы взяли шланг и затопили весь сад.

– Гюрза, а как выглядит смех?

– Да как угодно. Сфера или кулон. Стеклянный шар. Ты что же думаешь, на нём написано «Смех Саши»?

Он издевается? Ай! Ошейник нагрелся.

– Я ничего о вашем мире знать не знала, пока твой отец меня не увёл.

– Прости, – теперь он сам дотронулся до её руки – коснулся, не накрыл. – Смех – важная часть, большая. Не сердце, конечно, но… И это должен быть довольно большой шар, примерно с голову. Ну, или камень. Что-то, что можно расколоть или разбить. Потому что однажды взятое всегда можно вернуть.

– И что, мы кинем в неё этим шаром?

– Он должен расколоться. Есть условие, но мы о нём не узнаем, пока не найдём.

– Пока не найдём…

Интересно, как там Ференц? И неужели сам Гюрза о нём не думает? Отец то, отец это. Если б сама Карина придавала кому-то столько смысла…

Саша одна. Ференц один. А они тут лежат.

– Я поместила бы на самом видном месте.

– В главном зале, что ли? – Гюрза сел.

А что там было? Скрипка в воздухе и флейта. И роза под стеклянным колпаком.

– Как думаешь, – Карина села тоже, – как думаешь, в цветок засунуть можно?

– Смех-то? Пойдём посмотрим.

– А ничего, что мы вспоминаем всякую чушь?

– Думай про розу, – он даже подал ей руку, помогая встать, – и я буду. А потом мы отправимся домой.

На входе во дворец они столкнулись со стражей. Может быть, и на выходе кто-то стоял, Карина не присматривалась, но вот сейчас им преградили дорогу двое статных юношей.

– Мы гости короля, – сказал Гюрза.

Юноши стояли неподвижно. Жилетки с узорами по краям. Лица можно было бы просто нарисовать по обеим сторонам от двери, и то Карина бы попятилась. Пустые лица.

– Эй, – она оттянула ошейник насколько могла, – вот же знак. Нужно нас всюду пускать. Не ясно, что ли?

Или Людвиг обманул?

– Мы не знаем, – сказал левый стражник.

– Мы не знаем, – правый.

– Королевский ли это дар.

– Король ли вам его преподнёс.

– Он нам его преподнёс прямо за обедом! – Нет, ну высокие вы или не высокие, расписные у вас жилетки или не расписные, но меру-то надо знать. – Вот прямо в зале преподнёс, весь дворец видел! Где у вас эта… – Карина никогда ещё не требовала, а вот Слалом пару раз – да, – жалобная книга?

Ничего бы она не стала там писать, а вот нарисовать обоих, мрачные эти рожи – очень плохо нарисовать, она иначе и не умела, – вот это было бы дело. В виде мрачных рыб.

– Жалобное что?..

Это был первый раз, когда один стражник не повторил другого, – покосился, да и всё.

– Книга, – сказала Карина, – где я нарисую, как вы тут стоите и не даёте нам пройти, а мы торопимся. У, рыбины мороженые.

– Негоже оскорблять тех, кто на службе и ответствовать не может.

– Лишь тёмная душа на то способна!

Гюрза вздохнул:

– Да, да, да, она ведьма, я вообще выкормыш тьмы, а теперь задавайте уже нам свою загадку, или как оно у вас.

Ещё загадку им отгадывать? Да она сейчас сама такую завернёт, чтоб просто… Ай! Ошейник на шее снова будто вспыхнул – ну или шею будто бы облили кипятком. Только болеть переставало быстро.

– О, – сказал левый стражник, – вот теперь мы видим, что на тебе дар нашего короля.

– Хорош же у вас король… Да сколько можно!

– Наш король, – сказал правый, – милосерден. За такие слова у тёмных вешают.

Что?..

– Угу, – сказал Гюрза, – и четвертуют, и куски кидают воронам, и сердце обязательно ещё в ручей забросят, чтоб нельзя было сшить мёртвой водой, да, да, да, знаю. Ну так как нам пройти внутрь?

– Покажи, – сказал правый, – что и тебя дар короля учит смирению.

Он не учит смирению, а обжигает шею – и больше ничего. Вот дураки-то.

– Да что вы к нам пристали? Что такое? Это