Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

С одной стороны, он мог бы. С другой – он вроде как сам любит показывать власть, а не кому попало позволяет наслаждаться.

– Тьфу, – вырвалось само, – хуже вахтёрши!

То есть обычно на проходной сидел дядя Паша или дядя Андрей, – в будке сидел и поднимал шлагбаум, если надо, – но иногда его сменяла их жена. То есть одного из них. Карина так и не поняла точно, кого именно. Пройти мимо жены было трудней всего.

– Хуже кого? – спросил левый.

– Наши братья исчезли в вашем замке, – сказал правый.

– Наши соратники!

– Наши наставники!

– Наши герои-рыцари! И теперь ты смеёшься нам в лицо?!

– Они там спят! – возмутилась Карина в полный голос. – Спят или в шахматы играют! Вы нормальные?

– А что мы должны делать? – спросил Гюрза опять как-то будто бы нехотя, будто бы вёл такие разговоры триста тысяч раз. – Ваш король что-то выкупа не платит.

– Да твой отец и не просил никакой выкуп!

– И ты утверждаешь, что в злодейском сердце есть ещё место милосердию?

Может, она и поискала бы пять круглых предметов и пять негромких звуков, только не успела. Нахлынуло. Обычно после этого она в себя приходила уже с больным горлом и в кабинете Слалом, или, если везло, с больным горлом и с головой на Катькиных коленях, или, если совсем не везло, с больным горлом, какими-нибудь там ещё ссадинами и одна. Надолго никого из них не запирали, но на пару часов…

– В злодейском сердце, – вот вечно этим звонким голосом как будто говорил кто-то другой, а она так, смотрела, старалась не щуриться, – в злодейском сердце доброты побольше вашего! Я что-то от него никакого зла не видела, а вы стоите тут долдоните одно и то же! Сами будто очень честные!

Пришла в себя она на сей раз на главной лестнице дворца. Гюрза, сперва немножко смазанный, качал головой.

– Они тебя испугались.

Карина моргнула, но лестница всё равно слепила. Белая. И Гюрза в чёрном, только камни красные в ошейнике.

– Подумали, что ты сейчас их проклянёшь. Они не знают, что игра – это игра. Они не ключевые. Для них всё по-настоящему.

– То есть твой отец не бросает сердца в ручей?

– Ну, сейчас точно нет.

Ох эти шутки у него!.. Или не шутки?

А в обеденном зале никого и не было – только роза на постаменте, и скрипка, и флейта у её ног. В смысле «у её ног»? Роза неживая. Совсем уже голова кругом идёт.

– Как нам… – Гюрза приложил ладонь к стеклянному колпаку, которым роза была укрыта, – как нам освободить тебя? О, знаешь, он холодный.

– Скажи, что я лучше всех на свете, – голос был знакомый, но не Сашин. На лепестках розы блестел иней. Гюрза нахмурился. – Скажи, что я прекраснее всех. И недоступнее.

– Ты всех прекраснее, – сказал Гюрза. Ничего не произошло.

Тёмный – дело-то к вечеру, – тихий, пустой зал. Кажется, скатерти на столах колышутся сами по себе. И лепестки у розы колыхались.

– Согрейте меня. – Да где она слышала этот тон? – Поцелуйтесь поскорее.

– Это не Сашино, – сказал Гюрза, – мы не обязаны.

– Ты тоже голос узнаёшь?

– И да и нет. Не могу понять, где слышал. Мы не обязаны освобождать чью попало душу, или улыбку, или что там ещё спрятано.

– Да ладно тебе, – голова всё ещё кружилась, и шею саднило, и горло тоже, и, наверное, поэтому она всё-таки коснулась его губ своими – на пробу, очень коротко, даже не успела разобрать, какие там у него – шершавые ли, нежные ли. Разве что очень горячие.

– Ты что? – он отшатнулся. – Ты же знаешь, что мы не сможем вместе быть, да?

Колпак на розе ссыпался стеклянным крошевом. Теперь она лежала среди инея и стекла, красное на блестящем, красное на белом. И ничего не…

– Эту розу, – сказали за их спинами таким ледяным, спокойным голосом, что иней словно бы расцвёл и у Карины в глотке, – мне подарила королева, когда только ею стала. Там была часть её любви ко мне. Что же вы сделали?

Роза скукожилась и покоричневела. Ничего красного больше. Никакого голоса.

– Подумать только, – сказал Людвиг, пока они с Гюрзой так и стояли среди осколков, – подумать только, сколько я её хранил.

Глава 14

– Это я сделал, – сказал Гюрза и заслонил её собой. Вот дурачина-то!

– Нет же, мы вместе, – она пихнула Гюрзу локтем, но он не шелохнулся.

– Она не знает обычаев, – продолжил Гюрза негромко, но твёрдо, – это я её не остановил. Прости, король. Твоего гнева заслуживаю только я один.

– Моего… как ты сказал?

Людвиг встал на колени, пропустил осколки сквозь пальцы. Осколки – и сухие лепестки.

– Эй, – ему-то, кажется, было всё равно, и всё-таки Карина не могла не сказать, – эй, вы порежетесь.

– Да что ты говоришь?

Он вскинул голову – белые волосы, сияющий венец. Глаза блестят. Пальцы у него теперь были все в стеклянной крошке – как в сахаре или пудре иногда, когда измажешься. И точно так же, как если бы это и впрямь был сахар, Людвиг облизнул их.

– Да ну что вы делаете!

Она упала перед ним на колени, всё в то же стекло. Ай, неважно, неважно, всё потом… Это почти как в гравий навернуться со взрослого огромного велосипеда. Он тогда ещё сверху придавил. Да ну! А Людвиг сказал:

– Ты думаешь мне этим повредить? Прискорбно, прискорбно.

Да с кем он говорит? Голос – как когда ночью пришёл. Он высунул язык – снова вдруг тонкий, красный – и облизал пальцы уже тщательно, до крошки. Язык не кровоточил. Осколки в него всасывались, как в кисель, как в тесто. Красное, красное тесто. Бывает красное тесто?

– Кто ты? – спросил Гюрза за её спиной. – Кто ты и по какому праву занимаешь тело короля?

Глаза у Людвига блестели, будто в них отражался лунный свет.

– Он сам меня позвал, – сказал Людвиг и рассмеялся.

Стоп, но Гюрза сказал: «занимать тело»… И сжал кулаки. Может, если сейчас сотворить – как это, кочергу? – и ударить Людвига по голове, он очнётся нормальным? И с нормальным языком. А интересно, Саша видела его таким?

– Что это значит? – Гюрза весь был как этот мелкий электрический разряд, когда приходишь с улицы, снимаешь шарф, целуешь в нос кого-то – и стреляешь током. Хотя на улицу они всегда ходили все вместе.

Но кто-то же когда-то вот так возвращался?

У Гюрзы в сжатых кулаках как будто бы мелькали маленькие