Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

– Я – сын тёмного короля, а ты – тёмная тварь, так отвечай же на мои вопросы.

Людвиг зашипел. Вернее, нет, он рассмеялся, только это всё равно было шипение. Он с присвистом вдыхал воздух и со свистом выдыхал. Язык мелькал меж приоткрытых губ.

– Я не из тех, что тебе подвластны, – сказал Людвиг-не-Людвиг, – или твоему отцу. Когда твой дедушка был мальчишкой, я уже был стар.

– Ты что, – сказал Гюрза, и искры пробегали по его пальцам, и почему-то по ошейнику, и по волосам, – ты что, из тех, из-за Предела? Это тебя Алиса хотела мной убить?

– Ах, – сказал голос, который уже и на человеческий не был похож, – ах, милая, милая Алиса. Такая упорная. Не позволяла ни себя подъесть, ни дочку, даже мужа своего упорно защищала. Пока он сам не попытался её оттолкнуть. Что ты так смотришь, мелкое прихвостье тьмы? Я не вру. О, и подлинной тьмы-то в вас… – существо, бывший Людвиг, покачало головой. – Где она вся? Рассеялась давным-давно. Ну когда кто-нибудь из вас ставил себе на службу тварь из-за Предела? Не говорю – меня. Хотя бы кого-нибудь в четверть моей силы.

– Вот потому и не зовём, что вы нас жрёте, – огрызнулся Гюрза с её, Карины, интонациями, и не вышло не фыркнуть.

Тёмный зал. Лепестки. Красный язык меж узких бледных губ. А Гюрза ругается с каким-то дьявольским созданием, будто оно ему грязными ногами коврик истоптало.

– Где король?

– А почему я должен тебе это говорить?

– Потому, что в этом мире мой отец король тьмы, – ответил Гюрза, и Карина сама бы сейчас встала на колени, но она уже и так на них сидела, а этот, с красным языком, только голову набок наклонил, – по эту сторону он и судит, и вершит, и кто не с ним, те изгоняются к границам или за Предел. Говори, где король.

Тварь снова зашипела. Глаза уж больше не блестели – стали чёрными без радужки.

– Какие вы здесь нынче интересные. Может, имеет смысл сначала вырезать из тебя гордость, и потом уже…

– Вы любите Алису, – сказала Карина Людвигу куда-то в чёрную глубину, с пьяными бесполезно разговаривать, но этот ведь не пьяный, этот – как называется? – одержимый. – И она вас любила, а то не родила бы вам ребёнка. Вы не… вы не дали сожрать Сашу. Даже меня не дали. И Алису всё-таки вы истязали – или он?

– Какая наглая тварь, – поразился этот дьявол, и вот уж кто бы говорил, – наглая дрянь с не нашими корнями. Что же…

Он встал, руками оттолкнувшись от осколков, но так и не распрямился до конца. Так звери кружат, прежде чем накинуться. Карина вроде бы пыталась выпрямиться тоже, но чёрные зрачки качались, всё качалось, и колокольчики опять звенели, а потом тварь прыгнула.

И отпрянула, подвывая. Что такое? Тварь хваталась руками за лицо, и дула на пальцы, и лизала эти пальцы.

– Давай, – прозвучал среди подвываний голос Людвига, – очень усталый, но хотя бы человеческий, – давай, давай, понападай на них ещё. Обожгись крепче, а я посмотрю.

– Дурак, – теперь в промежутках между словами тварь то шипела, то вылизывала пальцы, – дурак, как будто тело не твоё!

– Моё, – согласился Людвиг, – но что мне тело?

– Ой, это не тебя родная дочь пырнула заколдованным ножом. И неумело так пырнула, если честно…

– Саша не твоя дочь!

Тело Людвига шваркнуло об пол. Проволокло вперёд и назад, и даже голову он руками не прикрыл – так с лестницы случайно скатываются, если гололёд… Гюрза подбежал к нему, склонился:

– Чем помочь, король? По правилам можно объединяться перед большей силой. Что сделать?

Людвиг медленно-медленно приподнялся на локтях.

– Убей, – в уголке рта у него почему-то была кровь, – убей, тело убей, закрой ворота. Алису я… пытался объяснить ей, что нужно уйти. И не думай, что я тебя… вас… хоть сколько-нибудь…

Он снова упал на пол, снова приподнялся:

– Хоть сколько-нибудь уважаю.

Замечательно.

– Где Сашин смех? – Карина впервые в жизни медлила потрепать кого-то по плечу. Вдруг он сейчас умрёт? Вдруг встанет уже тварь? – Куда вы смех-то её дели, а, ваше величество?

– В Садах, – он силился подняться, – в Садах, конечно, где же ещё, твои манеры, дитя… совершенно отвратительны.

– Я не хочу тебя убивать, – сказал Гюрза, – даже если ты совершил ошибку и кого-то привёл с собой.

– Правильно, правильно, – хмыкнула тварь, – не убивай. Жалей нас. Ты же слюнтяй, всем это ведомо. Пастушка.

Гюрза саданул кулаком по плитам. Тварь подмигнула:

– Что, помнишь бесчестье?

– Нет, я не буду, – Гюрза замотал головой, – я не буду тебя бить. Ты же сейчас меня раздразнишь, а подставишь Людвига.

– О, а ты так к нему привязан?

Тело рывками кое-как уселось на полу, скрестив ноги. В интернате бы на такое пошутили: «спину прихватило». Каково это – когда в тело пробирается какая-то посторонняя дрянь, и живёт за тебя, и говорит, и дышит?

– Ты на его стороне? – спросил не-Людвиг. Одна рука у него была вывернута за спину под неестественным углом, будто в захвате, и он поморщился и с хрустом вправил сустав другой, здоровой рукой. Ай! Звук – будто кто-то оторвал крыло жареной курице. – Никогда бы не подумал. Ну да, он сплёл эти ошейники, пока я спал, вообще увлёкся всякими ограничениями. Что, Гюрза, может, ты забыл?

– Не слушай, – попросил Гюрза, – не смотри, Карина, или мы с тобой не братья больше!

На стене перед ними разлился вдруг белый свет, как в кино бывает. Экран. Только окна мешают. Экран с дырами.

– Ни слова лжи, – сказала тварь, – ни капли преувеличения. Так люблю эти эпизоды. Особенно тот, где ты его укусил. Моего носителя.

– Не смотри, – сказал Гюрза, а сам смотрел как зачарованный, и экран переполз на потолок.

И там как будто бы показывалось прошлое. Вот маленький Гюрза испарил воду в пруду и вытащил оттуда мокрую Сашу, совсем мелкую ещё, а вот Людвиг даёт ему пощёчину и говорит:

– Я не просил вмешательства. Неужели же ты осмеливаешься полагать, что я позволил бы утонуть собственной дочери!

– Да вы вообще в ту сторону не смотрели!

– Что, так-то ты мне доверяешь?

– Почему это я должен?

– А почему ты вообще смотришь сквозь ограду? Не уделяешь должного внимания работе? – экранный Людвиг, моложе, не такой слепящий, взял Гюрзу за подбородок. Гюрза вывернулся.

– Вам просто всё равно, – и всё-таки он здесь совсем сопля ещё, лет десять всего, волосы короче, – вы отвлеклись, а теперь злитесь, потому что вы…

Людвиг прижал палец к его губам.

– На неделю, – сказал, – или на три дня. Я ещё подумаю.