Последнее дело - Гоблин MeXXanik

по недосмотру. И происхождение, и звания, и внушительные регалии — всё это оставалось на уровне «интересно, но не для нас». Войти можно было лишь при наличии клубной карты — аккуратного удостоверения с золотым тиснением, которое члены общества хранили с той же осторожностью, что и завещание.

Альтернативой был одноразовый пропуск, выписанный действующим участником клуба. Бумага редкая, будто благословение на вход в закрытый орден. Без неё даже наследник Империи остался бы за дверью, в компании сквозняков и собственного недоумения.

Сегодня, к счастью, пропуск у меня был. В кармане пиджака, под удостоверением адвоката, чуть примятый, но действительный. И я лишь надеялся, что лицо моё не выдает, насколько не хотелось вновь встречаться с тем самым взглядом из разряда: «Ну-с, а вы уверены, что знаете, куда идёте?»

Я никогда сюда не стремился. Просто не видел смысла бывать тут. Здесь мне не с кем было говорить. Но сегодня всё было иначе.

В этот раз мне предстояло войти в этот клуб не как сын своего отца, а как человек, которому действительно есть что обсудить. И, возможно, не только с живыми.

Суворов остановился аккуратно напротив въезда в арку, ведущую во двор старого клуба, и нахмурился. Машина тихо заглохла, а он повернулся ко мне с выражением, в котором смешались беспокойство, сомнение и осторожная попытка подобрать слова.

— У тебя всё в порядке?

Я выдохнул. Медленно, словно выдыхал не воздух, а клубок мыслей, застрявших где-то в груди. Не знал, с чего начать. Да и как объяснишь другому человеку, что в какой-то момент тебя самого стало чуть больше, чем положено? Говорить про крылья, которые мне уже пару раз сослужили добрую службу, я точно не собирался. Не хватало еще, чтобы приятель начал осенять себя священным знаком в моем присутствии.

Мне и самому до конца неясно, что со мной произошло. Но точно было ощущение, что нечто… вырывалось из моей души.

Стоит поговорить о таком с бабушкой. Уж она наверняка знает про подобные всплески у тёмных. Да и Морозов, подозреваю, в курсе — даже если сам не расскажет, то намекнёт, как человек, знающий вкус темноты изнутри.

Но как оказалось, Алексея беспокоило совсем не это.

— Нечаев хочет расторгнуть помолвку с его дочерью? — всё ещё не отводя взгляда неожиданно спросил он.

Я растерянно моргнул, а потом покачал головой. Затем пожал плечами, словно эти жесты могли заменить слова, которых пока не было.

— Родители любят Арину, — сказал я, наконец, спокойно. — И не станут её неволить в выборе спутника. Просто я не был готов к этому звонку. Сам понимаешь, момент не самый удачный.

Покосившись на Алексея, я нехотя продолжил:

— Тебя смутило только это? А не то, что я…

— Я никогда не видел тебя испуганным, — перебил он меня спокойно, но с той прямотой, от которой не отмахнешься. — И, признаться, надеюсь, что никогда больше не увижу. Впрочем, за все годы, что я тебя знаю, ты не проявлял сильных эмоций. Обычно ты уравновешен. Такой… холодный профессионал, которому даже чай наливают с уважением. Я к тебе такому привык. Всегда хотел походить на тебя, уметь также справляться с эмоциями.

Он пожал плечами, как бы между делом, и добавил уже тише:

— Если у тёмных переживания выглядят так, как у тебя несколько минут назад… то я начинаю понимать, почему ты сдерживался всё это время. Выглядит это, Павел, жутковато. И, мягко говоря, даже неожиданно.

— Но ты не сбежал, — напомнил я, с лёгким прищуром, пытаясь разрядить атмосферу.

— Просто ты знаешь, где я живу, — отмахнулся он, но в голосе послышалась ирония, а в лице — лёгкое смущение. Почти неуловимое, как у человека, которого застали за чем-то хорошим, но не предназначенным для афиширования.

Я кивнул, немного помолчал и, глядя в окно на каменный фасад клуба, честно сказал:

— Спасибо, что не отвернулся. Для меня это важно.

— Знаешь, у тебя и без меня хватает близких. Так что не думаю, что ты много бы потерял, если бы я рванул прочь, сверкая пятками, — пошутил друг.

— Спасибо, — повторил я.

— А скажи, Павел Филиппович, — вдруг подобравшись ко мне, выдал Суворов, — правда, что ты взлетал на крыльях во дворе острога? Об этом судачат в городе не первый день.

Я поморщился, едва сдержав смешок. Не потому, что вопрос был дурацким. Наоборот, задан он был с таким серьёзным видом, будто речь шла о пересмотре закона о наследовании. Да и сам факт того, что Алексей озвучил это вслух, говорил о том, что слухи о моем полете уже капитально пустили корни.

— Ну вот сам ты как думаешь? — лениво отозвался я, повернувшись к нему, будто обсуждали не магические инциденты, а прогноз погоды на выходные.

— Врут? — полувопросительно протянул он нахмурившись. А потом уже увереннее, почти с облегчением, заявил:

— Врут, конечно.

— И не краснеют, — подтвердил я с невозмутимым видом и распахнул дверцу машины.

На прощание добавил, уже мягко, без шутки:

— Береги себя. Ты теперь тоже можешь оказаться на прицеле у «Содружества».

— Буду осторожен, — ответил он, и в этот раз без иронии.

Потому что были вещи, над которыми не смеялись даже некроманты и прокурорские работники.

Глава 28

Из тьмы

У входа, заложив руки за спину, со скучающим видом дежурил привратник в красной форме. Едва я вошел в арку, от входа потянулись призраки, которых здесь было так много, что привратник зябко поежился и заозирался по сторонам, уловив потусторонний холод.

Я сделал едва заметный знак мертвым, что поговорю с ними позже, и шагнул к крыльцу. Поднялся по ступеням, вынул из кармана пиджака удостоверение. Вынул из-под обложки пропуск, который за столько лет успел примяться. Я продемонстрировал документ охраннику. Тот придирчиво проверил бумагу, будто у кого-то хватило бы смелости его подделать. Торопить его я не стал. Сказались долгие диалоги с призраками, когда паузы между фразами могли длиться по часу. Для подобных бесед я всегда держал при себе книгу, чтобы было чем заняться в тишине. Наконец, мужчина в строгой форме убедился, что пропуск действительный, уважительно поклонился и с улыбкой произнес:

— Добро пожаловать, мастер Чехов.

Он открыл передо мной дверь, и я шагнул внутрь.

Зал был с высоким сводом и выцветшими фресками, и широкие арочные окна, которые кто-то старательно завесил тяжёлыми