Чужие степи – Оффлайн - Клим Ветров

основной состав захваченных трофеев. Настоящей удачей было бы оружие или боеприпасы, но кроме того проклятого двуствольного ружья из фургона, что уложило Аркашу, ничего путного не нашли. Ни одного патрона! Так что в плане усиления нашей обороноспособности выхлоп оказался, мягко говоря, никаким.

И ещё одно наблюдение, настойчиво лезшее в голову и, как выяснилось, не только в мою: среди освобождённых детей не было ни одного мальчика. Сплошь девчонки. От крох, которых матери несли на руках, до девчушек лет десяти-двенадцати. Все — в точных копиях маминых рубищ, разве что ткань чуть менее грубая, да оттенки серого и коричневого варьировались.

— Как-то не вяжется содержимое этих телег с картиной разграбленного города, — поделился сомнениями Леонид, подойдя ко мне, пока я сортировал кучу тряпья. Он кивнул в сторону женского табора. — И бабы эти… Не наши. Чужие.

— А с ними что не так конкретно? — спросил я, желая услышать его версию. Мои собственные мысли были слишком тревожными.

— Да странные они до жути, — понизил голос Леонид. — Такое чувство, что им вообще по фигу, что происходит. Поставили — стоят. Сказали сидеть — сидят. Покормили — едят. Как куклы безвольные. И молчат. Постоянно молчат. Не то чтобы испуганные — отрешённые какие-то.

— Может, они глухонемые? — мелькнула слабая надежда.

Леонид задумался на секунду, но тут же махнул рукой.

— Да ну, не похоже. На звуки реагируют. Поворачиваются, когда зовёшь. Слышат и понимают. Вот в чём загадка. Почему молчат? И почему… — он поискал слова, — почему они не похожи на тех, кого только что освободили? По идее, если их тащили на верёвках дикари, а потом появились мы, свои, в камуфляже и с автоматами — они должны были бы облепить нас, рыдать, целовать руки. А тут… Ничего. Ноль эмоций. Как будто так и надо.

— Чёртовщина, — пробормотал я, чувствуя, как по спине пробежали мурашки. — Полная чёртовщина.

— Тут ты прав, она самая и есть, — согласился Леонид. Он оглянулся, убедившись, что никто не слышит, и понизил голос до шёпота: — Я вот что думаю, Васёк… А если это и не мародёры вовсе были? А просто… караван торговый? Как тебе такая версия?

— Да ты что⁈ — я чуть не поперхнулся. — А как же женщины? Ведь их на верёвках вели! Ты же видел!

— А ты забыл, какое сейчас время здесь? — Леонид ткнул пальцем в землю. — Для местных торговать рабами — обычное дело. Как для нас — табуретками или картошкой. Вполне себе нормально и естественно.

— Пусть так, — с трудом выдавил я, чувствуя, как подкатывает тошнота. — А как же машины? Откуда они у них, у торговцев рабами?

Леонид невозмутимо пожал плечами.

— Купили. В том же городе, где они всё грабили… или торговали? Помнишь, что тот пацан говорил в пивной, которого потом грохнули? Про то, что городские торгуют с кочевниками? Жратва, железный хлам, золотишко… Почему бы и убитые тачки не спихнуть? Ну а что? Понятно же, что кочевники их используют как повозки — моторов-то под капотами нет, только ящики для барахла.

— М-да… — я почесал затылок, чувствуя, как почва уходит из-под ног. — Это что получается, если ты прав… мы мирных торговцев… ограбили? А женщин… освободили от чего? От хозяев?

— Получается, так, — прошептал Леонид, и в его голосе впервые за весь день прозвучала неуверенность и тяжесть. — Поэтому бабы так себя и ведут. Мы для них — не спасители. Мы — новые бандиты. Новые хозяева.

— Охренеть… — выдохнул я, оперясь на борт ближайшей телеги. В ушах зазвенело. — Просто охренеть…

— Выходит, мы, Васёк, не такие уж и герои… — грустно, с горькой иронией подытожил Леонид.

Эта мысль впилась в мозг как заноза. Она так не нравилась, так противоречила всему, за что мы, как нам казалось, боролись, что мы с Леонидом до самого рассвета перебирали все возможные варианты, искали хоть что-то, что опровергло бы эту мерзкую догадку. Может, они сектантки? Может, их зомбировали? Может, это их обычай такой — молчать при чужаках? Но каждое новое предположение разбивалось о каменное молчание и отчуждённость этих женщин. В итоге, решили — чтобы зря не нервировать народ — помалкивать о своих выводах. Пусть пока думают, что мы герои, освободившие несчастных жертв. А там… разберёмся.

Как только забрезжил рассвет, серое небо сменило чёрное, и стало хоть что-то видно, началась суета. Часа полтора ушло на разбор трофеев. Не доскональный — времени не было, а на выборочный: забирали то, что казалось наиболее ценным или полезным — книги (особенно те, с картинками и в кожаных переплётах), украшения из драгметаллов, относительно целую одежду, инструменты из повозок, кое-какую посуду. Потом разгрузили от хлама несколько автоповозок — тот же «Ниссан» и «Волгу», зацепили их на буксир к нашим УАЗам и «буханке». В кузова и салоны погрузили «освобождённых» женщин и детей. Они садились молча, покорно, как мешки. Отдельно, вторым прицепом за моим «Зямой», прицепили самую маленькую и крепкую телегу. На неё, аккуратно завернув в брезент, уложили Аркашу. Сверху накрыли ещё одним слоем промасленного брезента — и от жары, и от мух, которые уже проснулись и с назойливым жужжанием кружили над лагерем, и от чужих глаз.

Дождавшись, пока вся колонна построится — растянувшаяся и неповоротливая, — я выжал сцепление и плавно, стараясь не дёргать, тронулся с места, пристраиваясь в хвост. «Зяма» зарычал глухо, с явным напряжением. Тяжесть чувствовалась сразу: сцепка из набитого молчаливыми людьми микроавтобуса и телеги с мёртвым товарищем была тяжелой ношей. Мотор надрывался, особенно на подъёмах, ревя так, будто вот-вот разорвётся на части, выплюнет клапана или заклинит от перегрева. Казалось, ещё немного — и он сдаст. Но железный конь выдержал. К полудню, когда солнце уже пекло вовсю, а воздух над степью дрожал маревом, вдали заблестел на солнце знакомый купол церкви. Финишная прямая.

Не знаю, как у других, но у меня в голове крутилась одна навязчивая мысль: быстрее бы добраться до дома. Скинуть эту пропахшую потом, пылью и порохом робу. Залезть в бочку с прохладной колодезной водой. И вырубиться. Часов на двенадцать. А лучше — на сутки. Чем больше, тем лучше. Но разум тут же нашептывал: не светит. В лучшем случае, если очень повезёт, к вечеру удастся вырваться на пару часов. И то — победа.

Естественно, в