Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин

– Я попросил, чтобы мне позволили подождать, пока не рассмотрят твое дело. И ты знаешь, они сразу согласились! Они оказались совсем не такими мерзавцами, как я думал… Хочешь, я расскажу, как там все было? – И он принялся рассказывать – чересчур эмоционально и не слишком складно, – и вспыхнувшая было надежда в душе Итале начала угасать.

– Защита, представитель которой с нами даже ни разу не поговорил, – вещал Изабер, – это, конечно, чистейший фарс! И вообще весь этот судебный процесс…

– Что ты удивляешься? Таково имперское правосудие, – попытался несколько унять его возбуждение Итале. – Так что все-таки сказал адвокат, Агостин? Он хоть что-нибудь сказал?

– О да! Он говорил, как я молод и неопытен, и вообще нес всякую чушь… Но ничего существенного я не услышал.

Юноша вдруг смутился, и Итале понял, что тот пытается что-то скрыть, возможно заявление адвоката о том, что его, Изабера, ввели в заблуждение старшие. Изабер сразу понял, что Итале заметил его оплошность, и обоим стало неловко: казалось, они больше уже не доверяют друг другу, а всего лишь притворяются. Но главное, думал Итале, все же то, что Изабера отпускают на свободу. В принципе, это судебное разбирательство – пустая формальность; какая разница, что там сказал или не сказал адвокат!

Когда явился уже знакомый им шваб, чтобы отвести в зал суда Итале, Изабер попросил разрешения проводить друга. Охранник милостиво согласился, однако войти в зал суда Изаберу все же не позволили; друзья даже не успели обменяться рукопожатиями – так торопил Итале второй охранник.

В зале суда к Итале подошел высокий мужчина с печальными глазами – казенный адвокат. Их беседа заняла не более пяти минут.

– Видите ли, все дело упирается в написанные вами статьи. Вы подтвердите, что это именно вы их написали?

– Там же стоит моя подпись. Разумеется, это я их написал!

– Так, хорошо. Кроме того, вы выступали на собрании рабочих – седьмого числа, а двадцатого – еще на одном собрании.

– И это правда.

– Вот как? Ну хорошо. В таком случае мы признаем и эти факты и сдадимся на милость судей. Итак, вы обвиняетесь в…

– Я знаю, какое обвинение мне предъявлено. А чего я могу ожидать от милостивых судей?

– Не просите слова, – сказал вдруг адвокат, потупившись и вроде бы изучая разложенные на столе документы; при этом он почесывал плохо выбритую щеку, чтобы издали невозможно было уловить движение его губ. – Поверьте мне, господин Сорде! Главное – не пытайтесь защищать себя.

Итале понимал, что адвокат прав.

Обвинение и защита выступали в целом не более четверти часа, и все это время трое судей непрерывно совещались друг с другом. Когда прокурор и адвокат закончили чтение, сидевший слева судья что-то спросил у судебного писаря, взял у него какой-то листок и громко прочел:

– Согласно показаниям свидетелей и признанию самого обвиняемого, а также следуя рекомендации начальника Государственного полицейского управления города Красноя, в соответствии со статьей пятнадцатой закона от восемнадцатого июня тысяча восемьсот девятнадцатого года, суд объявляет подсудимого Итале Сорде виновным в организации и осуществлении противозаконных действий, ведущих к нарушению общественного порядка и создающих угрозу общественной безопасности, и приговаривает его к пяти годам тюремного заключения без участия в принудительных работах. Приговор должен быть приведен в исполнение незамедлительно.

Судья положил текст приговора на стол и снова что-то сказал писарю. Итале напряженно ждал, что судья прибавит что-то еще, но адвокат, сидевший с ним рядом, что-то пробормотал себе под нос и, глядя на Итале, покачал головой. Послышался скрип стульев. Судьи дружно встали и покинули зал; двое из них были по-прежнему поглощены беседой друг с другом. Вновь появились те же охранники, что привели Итале сюда. Двигались они как-то неестественно резко и напоминали деревянные фигурки, что появляются в настенных часах вместе с боем.

– Идемте же, господин Сорде! – услышал Итале голос одного из них, и только тут до него дошло, что охранник, должно быть, давно уже повторяет эти слова.

Итале встал и поискал глазами адвоката, надеясь, что тот все же объяснит ему, что происходит, но адвокат уже ушел. В зале вообще никого не осталось, кроме судебного писаря, который по-прежнему что-то писал за длинным судейским столом.

– Да идемте же наконец! – в очередной раз сказал охранник, начиная сердиться, и Итале двинулся к двери в сопровождении двух охранников.

Пройдя по коридору, они вышли на заснеженный двор. Впервые за три недели Итале смог вдохнуть свежий морозный воздух, и у него перехватило дыхание от ледяного восточного ветра, из глаз брызнули слезы. Он растерянно огляделся. Двор был со всех сторон окружен черными стенами, соединенными между собой железной решеткой.

– Прошу вас, позвольте мне попрощаться с Изабером, – вежливо обратился Итале к охраннику, и собственный голос показался ему тихим и тонким, как у ребенка.

– А это еще кто?

– Изабер, мой друг… Его дело слушалось сегодня утром…

– Не положено. Эй, Томаш, куда его девать-то?

– У Ганея спроси, – откликнулся охранник, стоявший сзади.

– Так ведь у него специальное предписание, – с сомнением в голосе проговорил первый охранник.

– Ну да, вот ты и спроси у Ганея. Эй, здесь осторожней!

Итале обернулся было и тут же поскользнулся на льду. Охранник грубо схватил его за плечо, и от этого он сразу потерял равновесие и упал прямо на обледеневшие камни тюремного двора. Он с трудом поднялся на четвереньки, потом выпрямился, и охранники быстро повели его в башню Сен-Лазар. Он шел точно слепой – откинув голову назад и держась очень прямо. В голове гудело, во рту чувствовался привкус крови.

Когда Итале, взяв себя в руки, снова стал понимать, что происходит вокруг, то обнаружил, что стоит в маленькой темной и холодной камере. Слабый свет едва проникал туда сквозь зарешеченное окошечко в верхней части двери. Камера напоминала колодец: потолок был очень высоко, а площадь – четыре шага в длину и три в ширину. В камере имелась скамья для спанья, по длине вроде бы для него вполне достаточная, а под скамьей – закрытая крышкой глиняная посудина. Здесь было очень холодно и сыро, как бывает глубоко под землей в пещере или в подвале, однако воздух был спертый. Где-то далеко слышался плач ребенка – тоненький, сердитый, непрерывный. Итале почему-то казалось, что это тот самый ребенок, плач которого он слышал, поднимаясь по лестнице в ту ночь, когда его арестовали. Конечно, это было глупо. Ребенок никак не мог быть тот же самый. Итале подошел к двери и попытался выглянуть наружу, но увидел лишь коридорную стену напротив. Он довольно долго простоял, глядя на эту