Пересмешник на рассвете. Книга 2 - Дмитрий Геннадьевич Колодан

сбился. Под кроватью, рядом с которой он корчился от душевных ран, лежал потертый чемодан. И, недолго думая, Хавьер вытащил его на свет. Тяжелый, зараза, будто набитый кирпичами… Сев на полу, Хавьер принялся осматривать застежки. Мысли о том, что он делает что-то неправильное, даже не мелькнуло. У него вообще были странные представления о частной собственности.

Чемодан оказался заперт, но это только подстегнуло его любопытство. Про себя Хавьер решил, что если узнает, что же внутри, то поймет и где находится. Если чемодан набит бельем, всякими там панталонами с рюшами, значит, он в гостях у дамы. С другой стороны, никакие панталоны не могут столько весить, разве что пояс верности из литого чугуна.

Застежки не поддавались. Хавьер сломал ноготь и только тогда вспомнил, что в кармане лежит перочинный нож. Тупой и ржавый, но многого и не требуется. Вооружившись, Хавьер набросился на чемодан с удвоенной силой, царапал, поддевал, ковырялся в замках, пока в конце концов не вырвал их с корнем, и откинул крышку двумя руками.

Однако то, что открылось его глазам, меньше всего походило на панталоны. Даже на чугунные. Чемодан оказался забит аккуратными брусочками, обернутыми в промасленную бумагу и перевязанными бечевкой. «Мыло?» – мелькнула мысль, хотя с первого взгляда было понятно, что ответ «нет». Никто не станет соединять мыло проводами, подключенными к небольшой динамомашине, похожей на мельницу для специй.

Это была бомба. Самая настоящая бомба.

– Твою мать!

Хавьер шарахнулся от чемодана как черт от ладана. Бомба?! Это что же получается, пока он лежал на кровати, прямо под ним лежала настоящая бомба? И в любой момент его могло разорвать на мелкие кусочки? Украсил бы стены кровавыми пятнами – вот тебе и новое искусство.

Желудок, а с ним и остальные внутренности несколько раз перевернулись, а в итоге так и не встали на положенное им место. Первой мыслью было отшвырнуть чемодан куда подальше; к счастью, он вовремя спохватился. Все же бомба – это такая штука, которую не стоит швырять куда ни попадя. Хавьер отполз на несколько шагов и остался стоять на четвереньках, таращась на бумажные свертки с ужасом, но в то же время и с восхищением. Бомба! Самая всамделишная! Он никогда в жизни не видел настоящей бомбы.

Как только прошли удивление и испуг, мысли задвигались быстрее – так муравьи, вялые после холодной ночи, просыпаются, стоит солнцу обогреть их дом. Хавьер подумал о том, что обычный человек не станет прятать под кроватью бомбу в чемодане. Ну а кто станет? Тот, кто готов пустить ее в дело. А кто готов?

Хавьер растер пальцами виски. Неужели… неужели все истории о тайных обществах анархистов, о боевых отрядах и народных фронтах, о которых шепчутся по углам, – неужели все они оказались правдой? Неужели он попал в настоящее анархистское логово? Комната, правда, мало походила на «логово», но ведь внешность обманчива? Тогда вопрос: а какого черта он тут делает?

Ответ пришел сам собой, такой очевидный, что Хавьер даже расхохотался. Ну конечно же! Его избрали! Эти люди, кем бы они ни были, заметили его еще на вокзале, когда он швырнул банку краски в президентскую рожу. Именно тогда они поняли, что он один из них: он храбр, решителен, изобретателен, не лишен чувства юмора, и они будут счастливы принять его в свои ряды. Вот поэтому он здесь.

Хавьер повертел эту мысль так и эдак и не нашел в ней изъянов. Он так давно мечтал найти настоящих соратников, и наконец его мечта осуществилась. Из бездны отчаянья он за доли секунды воспарил к небесным чертогам. И на бомбу в чемодане смотрел уже не с ужасом, а чуть ли не с нежностью: они с ней были на одной стороне.

В этот момент за дверью послышались голоса. Кто-то спорил, и, хотя слов Хавьер не разобрал, голоса показались знакомыми. Художник не мешкал ни секунды. Захлопнув крышку, он ногой затолкал чемодан под кровать, сам же рухнул на жесткий матрас и притворился спящим. Он решил, что не стоит сразу открывать новым товарищам все карты и тем более не стоит с порога вешаться им на шею.

Голоса с той стороны приближались.

– Но это же бред! Такого не может быть! Что еще за Цветение?

– А то, что мы видели, разве не бред? Безумие в чистом виде!

– А если это была галлюцинация? Может, от запаха этих цветов у нас начались видения?

– Но вы же сами себе противоречите: если галлюцинация из-за цветов, откуда взялись сами цветы?

– Думаете, я этого не понимаю? Но должно же быть хоть какое-то разумное объяснение?

– Это и есть разумное объяснение: мир сошел с ума, правила изменились…

Оба голоса звучали торопливо, собеседники захлебывались словами. Хавьер, правда, не понял, о чем они говорят, но решил, что это какие-то анархистские тайны. Ничего, скоро он все узнает, скоро он станет одним из посвященных. Дыхание его участилось, руки, чтобы не так дрожали, пришлось сжать в кулаки.

Дверь открылась со скрипом, и Хавьер, не выдержав и секунды, вскочил и сел на кровати. А в комнату ввалился не кто иной, как Филипп Санкре, бледный как смерть и со стоящими дыбом волосами.

– Ты?! – прохрипел Хавьер, тараща глаза на приятеля.

В одно мгновение мечты встать в ряды анархистского подполья, а может, даже возглавить восстание вспыхнули и сгорели, как папиросная бумага, оставив после себя лишь черный пепел.

Флип смерил его взглядом и тяжко вздохнул.

– А, очнулся… Ну что ж, доброе утро и добро пожаловать в новый мир.

И в тот же миг снизу донесся грохот и звон бьющегося стекла. Как будто где-то там взорвалась бомба.

Глава 84

Слон ступает осторожно, но от каждого его шага сухая земля трясется, как пуховая перина. Облачка красно-желтой пыли поднимаются вверх и оседают на могучих ногах, одевая их в подобие полосатых чулок. На ногах у Клары тоже чулки в красную полоску, однако со слоном ее объединяет вовсе не это. И у нее, и у слона одна цель: шатер на вершине холма, трепещущий на ветру так, будто он готовится взлететь. Над шатром вьются цветные флаги, ветер доносит запах мокрых опилок и жженого сахара. Представление должно вот-вот начаться.

Но слон не спешит, он идет степенной походкой, покачиваясь из стороны в сторону. Он велик и могуч, а великие никогда не торопятся. Клара на это злится. Она знает,