Врач из будущего - Андрей Корнеев

— Но нужны ресурсы! Нужны люди!

— Людей найдем. Ресурсы выбьем. Я создам новую группу внутри лаборатории. Ты будешь курировать химическую часть. Я найду физиолога и иммунолога. Это приказ, Михаил.

Миша посмотрел на него, и в его глазах было отчаяние, смешанное с уважением. Он понимал масштаб. Он понимал и цену.

— Ладно, — сдался он. — Покажем этим московским карьеристам, как надо работать по-настоящему. Но чертежи этого твоего полевого термоса будешь делать сам. Я химик, а не инженер-холодильщик.

Иван усмехнулся. Впервые за день.

— Договорились.

Он вышел из кабинета и прошелся по лаборатории. Он смотрел на своих сотрудников, старых и новых. Он видел их усталость, их амбиции, их сомнения. Но он видел и потенциал. Огромный, нерастраченный.

«Мои старые представления… — думал он. — Я ждал тотального контроля, страха, доносов. А получил… обычную научную жизнь. Со всеми ее подводными течениями, интригами, борьбой за ресурсы и приоритеты. Такая же жизнь, как и везде. Просто в другое время и в другом месте. И это… это даже обнадеживает».

Снег валил не переставая, засыпая улицы и превращая Ленинград в белую сказку. Несмотря на все рабочие бури, жизнь брала свое, находя лазейки для простого человеческого счастья.

Вечером в новой комнате в общежитии, которую Леша получил на 5 курсе-специалитета, было шумно и тесно. Горела лампа под абажуром, на столе дымилась картошка в мундире, стояла селедка и несколько бутылок портвейна. Собралась вся их «старая гвардия»: Иван и Катя, Сашка с Варей, Миша и Леша.

Атмосфера была теплой и душевной. Казалось, на несколько часов они снова стали теми самыми студентами из подвала.

И вот, когда речь зашла о планах на весну, Сашка неожиданно встал, откашлялся и страшно покраснел.

— Ну что… товарищи… — начал он и замолчал, сглотнув.

Все с интересом на него уставились.

— Говори уже, Морозов, — поддел его Леша, — а то лопнешь.

Сашка вытащил из кармана гимнастерки маленькую коробочку и, не глядя, сунул ее Варе.

— Это тебе… то есть… Варвара ты… Выйдешь за меня?

В коробочке лежало скромное колечко с крошечным фианитиком. Варя, которая вязала в углу, уронила спицы. Она посмотрела на кольцо, потом на Сашку, и по ее лицу потекли слезы. Но это были слезы счастья.

— Дурак… — прошептала она. — Конечно, выйду!

В комнате взорвался восторженный гул. Леша начал топать ногами, Миша неумело, но старательно хлопал в ладоши. Катя обняла Варю, а Иван, смеясь, хлопал Сашку по плечу.

— Поздравляю, товарищ жених! Когда свадьба?

— Весной! — сияя, как медный таз, объявил Сашка. — Как снег сойдет! Скромно, по-своему!

Варя, вся в слезах и улыбках, кивала, не в силах вымолвить ни слова.

На следующий день Иван и Катя устроили семейный ужин у себя на Карповке. Пришли родители. Анна Борисова принесла свой знаменитый пирог с капустой, Борис Борисович — бутылку армянского коньяка, приберегаемую для особых случаев.

За столом, в свете мягкой лампы, царила атмосфера уюта и покоя. Иван, глядя на мать, которая с удовольствием расспрашивала Катю о работе, неожиданно сказал:

— Мама, а не хочешь перейти к нам? В лабораторию. Возглавить клиническое направление вместе с Катей. Опыта тебе не занимать.

Анна Борисова положила вилку, задумалась, а потом мягко улыбнулась и покачала головой.

— Нет, сынок. Спасибо за доверие, но нет.

— Почему? — удивился Иван.

— Потому что я должна оставаться там, — она махнула рукой в сторону окна, в темноту заснеженного города. — В своей больнице. С обычными людьми. Я должна видеть, как твои шприцы, твои капельницы, твое лекарство приходят ко мне в больницу и спасают жизни. Видеть это своими глазами. Чтобы потом, глядя на тебя, я могла сказать: да, мой сын не просто гениальный ученый. Он делает настоящее, большое дело для простых людей. И я, как врач, вижу его результаты каждый день. Это будет моей самой большой гордостью.

Иван смотрел на мать, и комок встал у него в горле. Он ничего не сказал, только кивнул. Катя с другого конца стола протянула руку и положила свою ладонь поверх его руки.

Позже, когда женщины ушли на кухню мыть посуду, Борис Борисович налил себе и сыну коньяку.

— Ну, Лёва, — сказал он тихо. — Поздравляю и я. Со званием.

Иван встрепенулся. Он никому не говорил.

— Откуда ты знаешь?

Отец усмехнулся.

— Я еще не совсем на пенсии, сынок. Старший лейтенант госбезопасности… это серьезно. Это доверие. И большая ответственность. — Он сделал глоток. — Теперь ты не просто ученый. Ты стратегический актив. Твои разработки, твой «Крустозин»… они интересны не только нам. Будут интересны и другим. Будут пытаться выведать, купить, украсть. Под видом дружбы, научного сотрудничества… Будь осторожен в контактах. Некоторые «друзья» из-за рубежа могут оказаться волками в овечьей шкуре. Доверяй, но проверяй. Всегда.

Это было не грозное предупреждение чекиста, а совет опытного, любящего отца. Иван кивнул.

— Понимаю, отец. Спасибо.

Они сидели молча, прислушиваясь к смеху с кухни. Иван чувствовал себя частью чего-то прочного и настоящего. Семьи. Которая поддерживала его, не требуя ничего взамен, кроме его собственного счастья и безопасности.

* * *

Разразилось это, как гром среди ясного неба. В начале февраля в «Правде» вышла небольшая, но разгромная заметка. Без упоминания имен, но все в научных кругах поняли, о ком речь. «Безответственные опыты ленинградских микробиологов ставят под удар здоровье советских людей… Преступная халатность при испытаниях новых препаратов…»

А через день пришла телеграмма от Гордеева. Сухая, паническая: «…в ходе ускоренных испытаний зафиксированы случаи тяжелых анафилактических реакций… один летальный исход у ребенка… требуется срочная консультация…»

Миша, принесший телеграмму, был бледен.

— Вот, дождался, подлец! Ребенок пострадал! Из-за его спешки!

В кабинете у Ивана собралось ядро лаборатории. Лица у всех были мрачные.

— Теперь ясно, почему в «Правде» заметка, — сказал Сашка. — Прикрывают свою шкуру, сваливая все на «ленинградских». Надо давать отпор! Писать опровержение! Выкладывать наши данные о чистоте!

— И добить его, — мрачно добавил Миша. — Он этого заслужил.

Все смотрели на Ивана. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел в окно. Он думал о том самом ребенке. О его матери. О безответственности Гордеева. Да, того нужно уничтожить. Вышвырнуть из науки.

Но потом он подумал о другом. О том, что если метод Гордеева довести до ума, упростить и сделать безопасным, он действительно сможет