Жизнь в режиме отладки - Гизум Герко

Она посмотрела на нас своим пронзительным взглядом.

— То, с чем вы столкнулись, молодой человек, — она обратилась ко мне, — это не «поведение» и не «намерение». И уж точно не чья-то злая воля. Забудьте эту конспирологическую чепуху. Меньшиков, при всей его чопорности, никогда бы не допустил сознательного саботажа или халатности, которая могла бы навредить городу. Он из старой гвардии, для него честь мундира и безопасность — не пустые слова.

Она снова указала на формулы в тетради.

— Вы столкнулись с классическим явлением резонансного усиления слабого поля в гетерогенной среде.

— В гетерогенной среде? — переспросила Алиса. — Вы имеете в виду городскую застройку?

— Именно, — кивнула Амалия Фридриховна. — Ваш «Гелиос» генерирует не только основной, мощный трансмутирующий импульс. Он создает и побочное поле. Очень слабое, почти на уровне фонового шума. В условиях вакуума или однородной среды оно рассеивается без следа. Но город… город — это не однородная среда. Это сложнейшая гетерогенная структура. Металл, бетон, подземные реки, линии электропередач, пустоты старых коммуникаций… Все это создает невероятное количество резонансных контуров. И когда ваше слабое побочное поле попадает в такой контур, параметры которого случайно совпадают с его собственной частотой, происходит лавинообразное усиление. Резонанс. Оно «накачивается» энергией из окружающей среды, из самого «эфира», и проявляется как тот самый всплеск, который вы фиксируете.

Она взяла карандаш и на чистом листе бумаги написала несколько коротких формул. Это были дифференциальные уравнения, но они выглядели иначе, чем те, к которым я привык. В них были учтены параметры, которые современная физика просто игнорировала.

— Ваши модели не работают, потому что вы не учитываете эти принципы, — объяснила она. — Вы пытаетесь описать поведение волны в океане, игнорируя наличие берега, подводных течений и рельефа дна. Вот, — она пододвинула листок ко мне. — Это базовые формулы, которые вывел еще Штайнер. Добавьте их в свои алгоритмы. Они должны учесть влияние среды.

Я смотрел на эти элегантные, почти изящные формулы, и чувствовал, как в моей голове разрозненные куски мозаики начинают складываться в единую, стройную картину. Это был тот самый недостающий элемент. Ключ.

— Но… — я все еще не мог отделаться от одной мысли. — Его действия… они казались такими… осмысленными. Он реагировал на нас.

Амалия Фридриховна посмотрела на меня, и в ее глазах промелькнула тень усмешки.

— А разве поведение любой сложной системы, будь то муравейник, финансовый рынок или грозовая туча, не кажется нам осмысленным? Она стремится к равновесию, избегает угроз, реагирует на внешние раздражители. Это просто фундаментальный закон природы, а не проявление разума. Как и все в этом мире, молодой человек, как и все в этом мире.

Ее ответ был одновременно и исчерпывающим, и оставляющим огромное поле для размышлений. Она не опровергла мое ощущение. Она просто поместила его в другой, гораздо более масштабный контекст.

— Спасибо, — искренне сказал я. — Огромное спасибо, Амалия Фридриховна. Это… это бесценно.

— Не за что, — ответила она, закрывая старую тетрадь. — Мне было любопытно посмотреть, что молодежь из СИАП наконец-то перестала заниматься только составлением отчетов и вспомнила о настоящей науке.

* * *

Она кивнула в сторону гостиной, из которой была видна ее небольшая, но идеально чистая кухня.

— А теперь, я полагаю, после таких умственных усилий, вам не помешает чашка хорошего чая. Не думаю, что в вашей институтской столовой подают настоящий цейлонский. Прошу вас.

Мы с Алисой, немного опешив от такого неожиданного гостеприимства, последовали за ней. Гостиная была обставлена так же, как и кабинет — старинная мебель из темного дерева, тяжелые бархатные портьеры на окнах, картины в массивных рамах. Все дышало историей и достоинством.

Амалия Фридриховна двигалась с грацией, не соответствующей ее возрасту. Она сама заварила чай в старинном фарфоровом чайнике, достала из буфета тонкостенные чашки и блюдце с домашним печеньем. Мы сидели за небольшим круглым столом, и атмосфера из официальной консультации превратилась в неспешную, почти семейную беседу.

— Вы сейчас жалуетесь на бюрократию, на Косяченко, — начала она, разливая по чашкам ароматный, янтарный напиток. — А вы не представляете, что здесь творилось в восьмидесятые. Расцвет застоя. У нас был План. С большой буквы П. Пятилетний план по изучению аномальных явлений.

Она усмехнулась своим воспоминаниям.

— Каждое первое число каждого месяца мы собирались на планерку, и Меньшиков, тогда еще совсем молодой и полный энтузиазма, зачитывал нам задачи от Партии. «К концу квартала — повысить коэффициент стабильности гравитационных полей на пятнадцать процентов!». «Обеспечить досрочное выполнение плана по синтезу транс-урановых элементов с повышенной магической проводимостью!». Мы писали тонны отчетов. Мы рисовали графики, которые никто не понимал, но которые должны были демонстрировать неуклонный рост и успехи. Однажды мы потратили неделю, чтобы теоретически обосновать возможность использования «эфирного резонанса» для ускорения созревания кукурузы в Нечерноземье. Это была вершина абсурда. Но мы были молоды, полны энергии, и даже в этом маразме умудрялись находить лазейки для настоящей науки. Финансирование было колоссальным, оборудование — лучшим в мире. Мы чувствовали себя частью чего-то огромного, пусть и нелепого.

Она сделала глоток чая и вздохнула.

— А потом пришли девяностые. И все рухнуло.

Ее лицо стало серьезным.

— Финансирование прекратилось практически полностью. Институт выживал, как мог. Мы месяцами не получали зарплату. Многие ушли — кто в бизнес, кто за границу. Остались только самые упертые. Фанатики. Мы сами паяли приборы из деталей со свалки. Сами таскали мешки с цементом, чтобы укрепить стены старых лабораторий. У нас не было денег даже на реактивы. Алиса, твоя научная руководительница, гениальная химик, в то время варила в лаборатории мыло на продажу, чтобы у отдела были хоть какие-то деньги на пробирки. А я, доктор наук, ночами подрабатывала переводами технической документации с немецкого. Днем мы пытались заглянуть за грань Вселенной, а вечером думали, как дотянуть до следующей зарплаты, которой все не было.

Она говорила об этом спокойно, без горечи, как о давно прошедшем, но важном этапе своей жизни.

— Знаете, это было страшное, но в то же время удивительное время. Ушла вся эта шелуха, все эти планы и отчеты. Осталась только чистая наука. Остались только люди, которые были преданы ей по-настоящему. Мы тогда сделали самые важные свои открытия. Не потому что нам приказали, а потому что не могли иначе. Потому что это было единственное, что имело смысл в том рушащемся мире.

Мы с Алисой слушали