Жизнь в режиме отладки - Гизум Герко

— Ничего себе, — вырвалось у меня.

— Она всю жизнь прожила здесь, — тихо сказала Алиса, пока мы поднимались по лестнице на второй этаж. — Говорят, эта квартира принадлежала еще ее деду, профессору, который сотрудничал с какими-то тайными обществами до революции. Весь этот дом — своего рода памятник старой науке.

Мы остановились перед массивной дубовой дверью с медной табличкой, на которой витиеватым шрифтом было выгравировано: «Д-р А. Ф. Вундерлих».

Алиса сделала глубокий вдох и нажала на старинный латунный звонок.

Дверь открыла она сама. Амалия Фридриховна. Она выглядела в точности так, как я ее себе представлял, основываясь на рассказах Алисы, и в то же время совершенно иначе. Это была сухонькая, элегантная пожилая дама, абсолютно седая, с волосами, уложенными в строгую, старомодную прическу. На ней было простое темное платье с белоснежным воротничком. Но главной в ее внешности была не элегантность, а взгляд. Острый, пронзительный, из-под тонких бровей, он, казалось, сканировал, анализировал и делал выводы еще до того, как ты успевал сказать первое слово.

— Грановская, и Стаханов, я полагаю, — ее голос был сухим, но четким, с легким, едва уловимым немецким акцентом. — Проходите. Не стойте на пороге.

Она провела нас не в гостиную, а прямо в свой кабинет. И я снова замер, пораженный. Это была не комната, это была библиотека. Огромные, от пола до потолка, стеллажи из темного дуба были сплошь заставлены книгами. Старинные фолианты в кожаных переплетах, научные монографии, сборники статей, пыльные папки с рукописями. В воздухе стоял густой, ни с чем не сравнимый запах старой бумаги, воска и дерева. Единственными современными предметами в этом царстве книг были удобное кожаное кресло и большой письменный стол, на котором, впрочем, тоже царил идеальный порядок.

— Садитесь, — она указала на два стула перед столом. Сама она осталась стоять, прислонившись к одному из стеллажей. — Итак, Алиса Игоревна, я вас слушаю. Вы упомянули о нетипичных гармониках. Излагайте.

Алиса, следуя нашему плану, начала свой рассказ. Она говорила четко, по-деловому, оперируя сухими техническими терминами. О нестабильности плазмы в резонаторе, о спонтанных скачках мощности, о зафиксированных полевых возмущениях, которые не укладывались в расчетную модель. Она ни словом не упомянула ни о «Страннике», ни о городских инцидентах.

Амалия Фридриховна слушала ее молча, ее лицо было абсолютно непроницаемым. Она смотрела на Алису, но я чувствовал, что ее острый взгляд направлен и на меня, оценивая мою реакцию.

— … таким образом, — закончила Алиса, — мы имеем дело с побочным эффектом, природа которого нам до конца не ясна. И мой коллега, Алексей, полагает, что ему удалось построить математическую модель, описывающую это явление.

Это был знак. Я достал свой ноутбук, открыл его и развернул экран в сторону доктора Вундерлих. На нем были самые главные графики — те, что показывали почти идеальную корреляцию.

— Это… — начал я, но она жестом остановила меня.

Она молча подошла, надела очки с тонкой золотой оправой, которые висели у нее на цепочке, и наклонилась над экраном. Она долго, несколько минут, изучала графики, потом пролистала мои расчеты, ее губы были плотно сжаты. Я видел, как она вчитывается в формулы, как ее взгляд цепляется за ключевые коэффициенты. В ее глазах не было ни удивления, ни скепсиса. Была лишь холодная, отстраненная концентрация настоящего эксперта.

Наконец, она выпрямилась.

— Любопытно, — произнесла она. — Ваша модель, молодой человек, нетривиальна. Вы использовали аппарат нелинейной динамики для описания процесса, который мы всегда считали стохастическим. Смело. Очень смело.

Она снова посмотрела на экран, а потом перевела свой взгляд на меня. И в этот момент я увидел, как в глубине ее строгих, почти бесцветных глаз загорается огонек. Тот самый, который я уже видел у Орлова и Гены. Огонь подлинного, научного интереса.

— А теперь, — сказала она, и ее голос стал чуть теплее. — Расскажите мне все. Не ту официальную версию, которую вы подготовили для меня, а то, что вы обнаружили на самом деле. Расскажите мне о вашем «блуждающем призраке».

* * *

Ее слова прозвучали не как вопрос, а как констатация факта.

Она знала. Или, по крайней мере, догадывалась.

И весь наш маскарад с «техническими сбоями» был для нее лишь формальной прелюдией.

Я посмотрел на Алису. Она едва заметно кивнула. Маски были сброшены.

И я начал рассказывать. Я рассказал ей все. О хаосе городских инцидентов, о своей гипотезе, о полевых выездах, о том, как аномалия реагировала на наше присутствие, о корреляции с работой «Гелиоса». Я говорил честно, без утайки, оперируя фактами и своими выводами. Я чувствовал себя так, будто защищаю диссертацию перед главным научным авторитетом в своей области.

Амалия Фридриховна слушала меня молча, не перебивая. Ее лицо оставалось непроницаемым, но я видел, как в ее глазах растет интерес. Когда я закончил, она не сказала ни слова. Она молча развернулась, подошла к одному из огромных книжных стеллажей, выдвинула тяжелый ящик в его основании и начала в нем копаться.

Мы с Алисой переглянулись. В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь шелестом старых бумаг. Амалия Фридриховна извлекала на свет пожелтевшие папки, потрепанные блокноты с записями, сделанными готическим шрифтом, старинные научные журналы на немецком языке. Казалось, она ищет что-то, что видела очень давно.

Наконец, она нашла то, что искала. Это была толстая, переплетенная в темную кожу тетрадь, вся исписанная бисерным, убористым почерком. Она вернулась к столу, положила тетрадь перед собой и, аккуратно перелистывая хрупкие страницы, нашла нужную.

— Вот, — сказала она, указывая на сложный чертеж и ряды формул. — Я так и думала.

Мы с Алисой наклонились над столом.

— Это… записи моего научного руководителя, профессора Штайнера, — пояснила она. — Берлин, тысяча девятьсот двенадцатый год. Они тогда проводили серию экспериментов с так называемыми «эфирными резонаторами». Пытались доказать существование мировой среды-переносчика света. Конечно, официально их опыты провалились. Но неофициальные результаты… они были очень интересными.

Она указала на график на пожелтевшей странице. Он был пугающе похож на мои собственные графики всплесков «Странника».

— Они столкнулись с тем же самым феноменом, — продолжила Амалия Фридриховна. — Неконтролируемые выбросы энергии, которые влияли на электроприборы и даже на самочувствие людей в радиусе нескольких сотен метров от лаборатории. Они тоже сначала думали, что это сбой, помехи. Но Штайнер был гений. Он понял, что дело не в установке, а