Тот, кто пришел из завтрашнего дня (1-11часть) - Алёна1648

Флегмона.

Гнойное воспаление мягких тканей, болезненное, раздувающее лицо и шею, делающее невозможным не только разговор, но и дыхание. Опухоль, разрастающаяся внутри, превращая человека в задыхающуюся, корчащуюся от боли куклу.

В современном мире — это было бы просто. Несколько инъекций, лёгкий надрез, дренаж. В 1935 году? Почти пытка.

Их пациент мог задохнуться в любую минуту.

«Это не просто проверка. Это испытание на прочность».

Мирослав глубоко вдохнул. Медленно отложил карточку, ещё раз взглянул на инструменты, словно убеждаясь, что всё на месте.

Проверка только началась.

* * *

Кабинет встретил его тишиной. Тяжёлой, густой, будто воздух пропитался невидимой тревогой. Свет падал с узкого окна, оставляя тени на стенах, но их было недостаточно, чтобы осветить всё помещение, и оно казалось глубже, темнее, чем должно было быть.

В кресле сидел пациент — омега лет тридцати пяти. Опухшее лицо с покрасневшей кожей, припухшие веки, губы, задёрганные в болезненном ожидании. Глаза — тусклые, с красными прожилками, как у человека, который не спал несколько дней. Он нервно стискивал подлокотники кресла, тонкие пальцы дрожали, словно не могли удержать хватку. Дыхание тяжёлое, хриплое, с короткими паузами — опухоль давила изнутри, затрудняя вдохи, заставляя с трудом проталкивать воздух в лёгкие.

«Времени у нас немного. Надо резать — и быстро. Но я не один. Он здесь».

Напротив, в тени, стоял доктор Карпов.

Он не торопился проявлять себя, будто смаковал момент. Плечи расслаблены, руки скрещены, на лице та самая полуулыбка — безразличная и чуть насмешливая. Он смотрел не на пациента, а на Миргородского, и этот взгляд говорил гораздо больше, чем могли бы сказать слова.

Доктор Миргородский знал этот взгляд. Он не просто наблюдал — он ждал.

— Случай тяжёлый, не правда ли? — голос Карпова был ровным, но в интонации читалось что-то ленивое, снисходительное, будто он уже знал ответ.

Миргородский не поднял глаз. Не дал ему этого удовольствия. Он уже понял, зачем Карпов здесь.

— Кому как. Вы на операцию пришли или просто проверить мои навыки? — голос звучал ровно, без лишней окраски.

Карпов чуть приподнял бровь, и улыбка на его лице стала шире.

— Работайте, коллега. Я просто наблюдаю.

«Просто».

Пациент перевёл взгляд с одного врача на другого. В его глазах читался страх — не только перед болью, но и перед тем, что происходило между двумя врачами. Он чувствовал напряжение, понимал, что оказался в центре чего-то большего, чем обычная операция.

Миргородский вдохнул, задержал воздух в лёгких на мгновение и выдохнул. Медленно, с полной уверенностью, которая должна была передаться пациенту, но на самом деле была нужна самому себе.

«Вы хотите, чтобы я растерялся? Чтобы я заколебался? Не дождётесь».

Он потянулся за перчатками, плавно натянул их на руки, ощущая, как тонкая резина ложится на кожу. Один чёткий, уверенный жест — и скальпель оказался в его ладони, холодный, точный, как сама судьба.

Карпов молчал, но Мирослав знал, что он смотрит.

Смотрит, как он сделает первый разрез.

Он медленно обходит кресло, каждый шаг даётся с тяжестью, будто воздух сгущается вокруг него. В комнате становится тесно. Пациент дышит с трудом, каждый вдох — как попытка вырвать воздух у безразличного мира. Опухшее лицо, измождённые глаза, испарина на лбу. Омега.

«Он боится. Он знает, что сейчас начнётся. Но он не знает, что боюсь и я».

Миргородский тянется за шпателем, осторожно раздвигает губы пациента, заставляя его приоткрыть рот. Дёсны багровые, воспалённые, вся полость рта пульсирует, как открытая рана. Гной сочится по слизистой, отёк давит, перекрывая дыхательные пути. Ещё немного — и он просто задохнётся.

«В современной больнице это было бы просто. Пара минут, адекватное обезболивание, шов. А здесь? Здесь придётся работать почти вживую».

Он бросает взгляд на стол. Инструменты выстроены ровно, но среди них нет самого важного — надёжного анестетика. Новокаин есть, но он слабый, анестезия недоступна. Всё, что можно сделать — это дать минимальное обезболивание и надеяться, что пациент выдержит.

«Выдержит ли он? Или я заставлю его пройти через ад?».

Пациент судорожно глотает воздух, кожей ощущая напряжение в комнате. Губы его дрожат, глаза срываются в панический взгляд то на Мирослава, то на Карпова, который всё это время молчаливо наблюдает за происходящим.

— Доктор… — голос его слабый, с хрипотцой, будто он уже говорит из другого мира. — Мне… мне станет лучше?

Миргородский чуть приподнимает голову.

— Если доверитесь мне — да.

Он не добавляет ничего лишнего. Только эти слова. И их достаточно.

Карпов лениво переводит взгляд с пациента на врача. Его глаза — ледяные, изучающие, он не говорит, но это молчание наполнено ожиданием. Он ждёт, что Мирослав скажет что-то другое.

Но он не скажет.

— Но придётся потерпеть.

Пациент нервно облизывает пересохшие губы. Его пальцы вцепляются в подлокотники кресла. Он знает, что сейчас начнётся.

Карпов делает медленный шаг вперёд, перегибается через стол, и его взгляд сталкивается с взглядом Мирослава. В этом взгляде — испытание. Провокация. Желание увидеть, как тот дрогнет.

— Вы уверены в своих методах, коллега? — его голос звучит почти лениво, будто ему действительно интересно, как развернётся это представление. — Может, мы подождём? Посмотрим, что будет дальше?

Миргородский медленно поднимает глаза. Внутри холод. Внутри — чёткое, ледяное осознание: перед ним не просто коллега, перед ним человек, которому нужно не вылечить пациента, а проверить, как далеко можно загнать другого врача.

— Вы хотите, чтобы он умер?

В комнате стоит напряжённая тишина.

Карпов не отвечает. Только ухмыляется.

— Ну что ж. Тогда будем резать.

Мирослав тянется за скальпелем. Пациент вздрагивает.

Карпов делает полшага назад, снова скрещивает руки и продолжает наблюдать.

«Вы ждёте, что я ошибусь. Что я заколеблюсь. Что мои руки дрогнут. Но я вас разочарую».

Лезвие скальпеля блеснуло в тусклом свете лампы.

В воздухе висел густой запах крови и антисептика, тяжелый, глухой, как медленный удар колокола. В кабинете было слишком тихо. Ни одного лишнего звука, кроме тяжёлого, рваного дыхания пациента, да мерного тиканья часов, которые беспристрастно отсчитывали мгновения, будто решая — выдержит или сломается.