Журавли летят на запад - Анна Рябинина

же была так же жестока, как и прекрасна. Она все чаще пропадала в военных походах, все чаще носила в руке обнаженный меч, все чаще с ее рук капала кровь, а из крови прорастали цветы, она громко смеялась, и этот смех прокатывался дорогим ковром по холодным кирпичам темниц, ее глаза горели, как и небо за ее спиной.

Но иногда, в самую стылую зимнюю ночь, когда воздух замерзал на склонах Куньлуня, они сидели на выступе, свесив ноги с края в ночную пустоту, передавали из рук в руки сосуд с вином и обсуждали блуждающие по двору сплетни. Что дочь Хуан-ди сбежала из дворца и ее видели на севере, называли богиней засухи, что один чиновник, совсем юный мальчишка, только сдавший экзамен, влюбился в одну из наложниц Хуан-ди, что в императорском саду завелись маленькие дракончики. Хуай их, кстати, видел. А еще знал, что этого чиновника казнят не позже, чем через месяц.

– А вот про тебя никаких сплетен нет, – смеялась Шэн Му. Неделю назад она сказала ему, что знает – скоро Хуан-ди умрет. Точнее, уйдет на небо и станет первым бессмертным, станет императором там, только разве это важно? Они-то знают, что небо никогда не отдает то, что прибрало в свои загребущие руки.

– И не надо, – качал головой в ответ Хуай. Про него нет сплетен, потому что никто не знает, что он существует. Говорили, у императора живет дракон, который помогает тому в управлении. Говорили, что император того дракона подчинил. Говорили, что под императорским троном зарыта одна из костей этого дракона. Говорили, что дракон помогает императору бороться с заговорами. Говорили, что, если прищурится, ночью можно увидеть, как этот дракон взмывает высоко в небо, но иногда это будут просто звезды.

Хуай знал, что это не сплетни – он был тем самым драконом из досужей болтовни наложниц и чиновников. Только вот никакой он не дракон и оставался рядом с императором, потому что сам хотел помогать: следил за порядком в мире духов, помогал даосам и шаманкам, защищал демониц, болтал с шаманками, бегал по горам и лесам, а потом рассказывал своему императору и своей военачальнице о том, что видел.

– Я хочу, чтобы ты в кое-чем нам помог, – продолжила Шэн Му. Ветер трепал ее распущенные волосы, и в этот момент она была так пронзительно прекрасна, что Хуай поцеловал бы ее, даже если бы через секунду его пронзили мечом и это было бы последнее, что он сделал. Конечно, он выполнит все, что она пожелает. – Брат умрет, и это неизбежно, мы все это знаем, умрет и воскреснет, только вот императором уже быть не сможет.

– У его величества столько сыновей, думаю, мы найдем достойного преемника.

– У него не будет магической силы, как же ему тогда защищать свое государство? – покачала головой Шэн Му. – Скажи, ты любишь эту страну, любишь ее императора?

Конечно, Хуай любил. Знал, что многие демоны и духи не любят, знал, что считают – раньше жилось вольнее и лучше, только разве можно было не любить императора – хрупкого, смелого, жестокого, прекрасного, который прямо сейчас тоже смотрел на него и в его глазах сияли звезды, а на рукавах текли реки? Как можно было не любить его страну – каждое дерево, каждую гору, каждый дом, где жили люди, также любящие императора? И каждый клочок земли, где были похоронены те, кто не любил.

Поэтому он кивнул.

– Поклянись, что будешь защищать эту землю и ее императора, – попросила Шэн Му.

– Конечно! – даже не раздумывая, кивнул Хуай. И ощутил, как по позвоночнику пробежала вспышка боли, будто он правда поцеловал Шэн Му, а та воткнула ему в спину меч.

Правда, поцеловала Шэн Му его первая – едва услышала ответ, приблизилась, улыбнулась нежно, ласково, совсем как та юная девушка, которую он встретил столько лет назад, коснулась губами его губ. А потом вонзила руку в его шею. Ей даже меч не понадобился, впрочем, наверное, за столько лет она просто срослась с ним, как император сросся с горами и реками своей страны, той, которую Шэн Му защищала.

– Тогда хранить тебе Китай тысячу лет, а потом тысячу лет по тысяче лет, – прошептала она. – Ты все-таки больше не маленький дух, начнешь стараться – и дракон из тебя неплохой выйдет, только для этого тебе придется из дворца уйти, делом заняться. А косточку твою я в залог возьму, чтобы точно обещание выполнил, одна косточка – одна оказанная помощь, береги их, – и рассмеялась. – Но я не такая жестокая, я знаю: даже Небеса умеют гневаться, а их игры смешнее и злее игр детей, потому как бы ты ни старался, однажды и нашей империи придется уйти. Сначала ты будешь разбитым, как Хуай, потом станешь временем, как Тянь, затем – сильным, как Ли, потом тебя назовут красивым, как Мэй, и когда придет черед твоего последнего имени – знай, твое время закончится.

– Какое? – прошептал Хуай, чувствуя, как по щеке щекотно сползает слеза.

– Не знаю, – улыбнулась Шэн Му. – Я же не предсказательница, Небо мне ничего больше не скажет, оно и так меня ненавидит за то, что я его обманула, и мне скоро тоже придет конец, впрочем, брата я все же переживу, а потом меня запечатают на горе и будут поклоняться, умоляя о помощи.

– Что это значит?

Шэн Му смеется.

– То и значит, – и ласково тыкает его в нос. – Я буду отводить души умерших в рай, покровительствовать морям, на моей горе будет вход в загробный мир, сделай шаг – и окажешься прямиком в нем.

– Мне нужно уйти прямо сейчас? – звучит так, будто он испугался, что окажется там прямо сейчас, но он прекрасно знает – теперь он не скоро окажется в загробном мире.

– Можешь, когда умрет брат.

Шэн Му отпустила его и положила руку с вырванной костью на одежды, пачкая их в крови. Хуан-ди нахмурился, но Хуай знал – раз не остановил, был согласен.

– Прости, – только и прошептал Хуан-ди. Вечно прекрасный император, ради которого Хуая заточили во дворце. Император, который умер через месяц, а потом пропал из гроба.

Император, которого Хуай, потом Тянь, а потом Ли и Мэй искал по всей Поднебесной. Сменялись династии, императоров запретили звать по именам[45], будто чтобы никто никогда не узнал настоящих их, Лао-цзы отправился на запад и записал там свое учение[46], Шэн Му заточили на горе Тай[47], а потом у этой горы похоронили Конфуция с его