Сказания о мононоке - Анастасия Гор

лёгкие её раздувались и ныли от боли. Ничего не говорила, ни звука не могла издать, но горло её саднило, как если бы она уже сорвала голос, пытаясь дозваться до Странника, который всё продолжал и продолжал нападать на Рен прямо перед постелью бессознательного даймё. Ведь…

«Я здесь! Здесь! Со мной всё в порядке!»

Минутку, что происходит? Кёко ведь уже давно не в гашадакуро и не в Рен, а Рен не в ней. Она изгнала мононоке – вернее, упокоила, как она того заслуживала, – и успешно завершила ритуал, блестяще исполнила священный кагура на радость Кагуя-химе, что её учила, и всем богам. Даймё теперь в безопасности, его больше не тошнит кровью вперемешку с желчью, и он не истекает собственным ки. Он даже, кажется, прозрел, а в комнате не холодно и не темно, не опасно и не страшно. Замок теперь свободен, но…

Почему же Странник всё ещё размахивает мечом перед голодным скелетом, осклабившим беззубую пасть, а под ногами их чавкает месиво кишок и трещит разрушенная мебель?

«Это… то, что было? Всё это происходит не сейчас».

И Кёко перестала звать, в том убедившись, когда увидела себя; бледную, маленькую руку с испещрённой белёсыми шрамами ладонью, которая на секунду вынырнула из темноты костяной грудины, а затем юркнула обратно. Это правда было. То пережёванный мононоке и ритуалом изгнания разум – или сам мононоке? Или сам ритуал? – зачем-то показывает ей то, что сама она пропустила.

Странник сражался, да не так, как положено сражаться юноше с его худощавой комплекцией, и даже не как оммёдзи. Владел катаной если не в совершенстве, то умело, но то было отнюдь не классическое кэндзюцу, которому её с Хосокавой Ёримаса обучал. Удары Странника короткие, кистевые, как уколы, словно у него яри[62] в руке, а не катана. И ката[63] какая-то рваная, бессвязная, но тем не менее позволяет ему без труда отсекать конечности гашадакуро, как тростник. И поступь странная, ритмичная, прямо как у Кёко, когда она кагура танцует, или как у актёров театра во время нихон буё[64] – ритмичная, выверенная череда шагов. Странник не спотыкался, не цеплял обломки перевёрнутых ширм ни сандалиями, ни развевающимися полами своего кимоно, умудряясь перемещаться циклично и плавно даже в этом неприлично узком пространстве между гашадакуро и южной стеной. Эфес, перевязанный лентами из кожи ската, он держал обеими руками, но время от времени перехватывал одной, а вторую выбрасывал в сторону и использовал для сохранения баланса, когда гашадакуро толкал и оттеснял его назад.

Взмах, взмах. Чирк!

Тоцука-но цуруги – «Как? Откуда он у него?» – ослепительно сиял. То было изумительное зрелище – великий меч в руках великого оммёдзи. Щёки Странника пылали от усталости, словно прихваченная морозом рябина. Пурпурные рукава с тиснением летали, янтарный пояс ослаб и почти упал. Кёко всегда подозревала, что людского в Страннике столько же, сколько звериного, но сейчас людское исчезло вовсе: верхняя, выкрашенная в лиловый губа поджата, клыки – «Они всегда были у него такими крупными?!» – выступали вперёд, а зрачок так расшился, что проглотил радужку. И этот низкий, вибрирующий звук, вырывающийся на каждом его вздохе, сквозь звон меча и треск костей…

«Он что, рычит?»

– Верни, – процедил Странник, когда опять упал от размашистого удара голодного скелета, едва не проломив спиною стену. Затем он поднялся, поднял следом Тоцука-но цуруги и, выставив его перед собой, повторил снова: – Верни!

Ни одного другого слова больше. Только взмах мечом – и всё повторилось по кругу.

Кёко казалось, что бой их будет длиться вечно, и она вечно была готова это лицезреть. Смотреть на Странника, очаровываться его яростью, упорством и этими ловкими, воздушными движениями… Но всё закончилось – не для них, но для неё. Кёко моргнула, и бархатная темнота вокруг сомкнулась. Исчезло всё, даже проблески света и цветов, словно она оказалась внутри непроницаемой яичной скорлупки.

Уютно, тихо и спокойно.

Так хорошо, что Кёко даже не захотелось пытаться её разбить. Она ничего не видела, но зато слышать и чувствовать вдруг стала многое: треск огня, волны тепла от печки и свист, какой часто слышится зимой. Обычно он знаменует наступление кан-но ири и раздаётся одинаково во всех домах, будь то маленькая деревянная лачуга или каменный замок. То ветер ползёт в дом по трубе, протискивается сквозь щели в половицах, застеленных соломенными циновками, и сёдзи. Кёко ощущала его покусывание на кончиках пальцев рук и ног, но что-то мороз вдруг остановило. Кёко укутали бережно, крепко-крепко.

– Эй, юная госпожа. Юная госпожа, вы меня слышите?

Кёко попыталась разомкнуть всё ещё слепленные тяжестью уста, чтобы дать жизнь одному-единственному имени, снова застучавшему в висках, – «Странник, Странник!» – и тем самым рассказать, что она и вправду слышит, она жива и здесь. Но, увы, ничего не получилось. Темнота не собиралась её так просто отпускать, а тело то ли было, то ли его по-прежнему не было. Неужели именно так ощущается растрата всего ки? Именно это случилось с её дедушкой? Так он проводит свои дни? А теперь что, то же самое ждёт и Кёко?! Она никогда больше не откроет глаза, не сможет двигаться, ходить, смеяться, стать оммёдзи? Она…

– Заснула, Ёримаса?

– Да, похоже на то. Умаялась с дороги, бедная. В паланкине, должно быть, укачало.

«Дедушка?»

Это точно был он. Несмотря на то что в последний раз Кёко слышала его голос больше полугода назад, она бы ни с одним другим его не спутала. Чистый, мягкий, ещё даже без того сипения, которое предшествовало параличу. От радости сердце её забилось где-то в горле, имя Странника на устах сменилось именем Ёримасы, но, как и прежде, покинуть их не смогло. Нечто тёплое и колючее продолжало её со всех сторон согревать, огонь – трещать, а два голоса – говорить между собой. Она узнала их обоих. Очередное видение из прошлого плелось, и Кёко попалась в его сети.

– Ну, паланкин вам обоим долго теперь ещё не светит…

– Да, по таким сугробам ни одна лошадь не пройдёт. Придётся дожидаться окончания метели. Наверное, до утра…

– Ты оптимист. Метели длятся здесь по много дней. Готовься помирать со скуки.

– Ха! Не думаю, что ты позволишь мне скучать. Это смешно, как юдзё на преклонении у каннуси. «Скука» и «Странник» в одном предложении!

Кёко принялась рьяно бодаться с тьмой, колотить изнутри её по скорлупе кулаками, ногами, даже головой. Чтобы высунуться наружу, чтобы дедушку не только услышать, но и увидеть воочию ещё хоть раз… Но затем кое-что осознала и затихла. «Он обещал Ёримасе присматривать за тобой» и «Я о метели».