Сказания о мононоке - Анастасия Гор

ей позволять столь безрассудно духов упокаивать, тратить много ки, с мононоке в один сосуд сливаться. Вообще заниматься оммёдо нельзя», – сказал себе Странник опять и опять же принялся с собой спорить: «Но она всё равно не угомонится, даже если в Камиуру вернётся. Не дай ками пойдёт в другие дома оммёдо, а там ей за такой талант быстро снимут голову с плеч, как только поймут, что к чему».

«Моя работа – изгонять мононоке», – повторял Странник себе изо дня в день, из столетия в столетие, и впервые следом за этим прозвучало что-то ещё: «Но быть ей учителем… Это приятно».

И, вздохнув, опустил лямку короба с плеча, а вместе с ней свою голову, позволяя кудрям с круглой бронзовой бусиной упасть ему на глаза и скрыть в них трещащий от сомнений лес. Затем Странник выпрямился, развернулся… И посмотрел на Кёко, что вдруг отделилась от него и снова стала собой, прямо в упор.

– Кёко, – прошептал он нежно. Его взор в её взоре, его дыхание в её дыхании, его губы на её губах. Вот только всё эфемерное, зыбкое, совершенно неуловимое и прозрачное, кроме разве что слов: – Я же велел больше не подслушивать. Возвращайся сейчас же назад в своё тело!

«А?»

И явь от неяви тоже отделилась, как масло от воды. Что-то толкнуло её в грудь – не сам Странник, нет, но его приказ, – и не стало круговерти из воспоминаний, чужих мыслей, чужих страхов и сомнений, плеяды комнат, по которым Кёко всё это время наворачивала круги, сама того не понимая, как прежде наворачивала их в своём подсознании, пока то не выпустило её наружу. Только это «наружу» оказалось даже слишком, ведь из-за этого теперь…

– Её дух всё ещё блуждает, – сказал кому-то Странник. – Из замка зачем-то вышла. Встретил её прямо во дворе, представляешь!

– Хи-хи, привязалась к тебе, да так крепко, посмотри.

– Это не повод для веселья, Нана. Если вдруг заблудится…

– Не беспокойся, не заблудится. Она уже здесь, вернулась. Жар сошёл.

Он замычал что-то себе под нос и сел на татами. Кёко поняла это по тому, как шевельнулся пол, на котором она лежала. Ох, наконец-то она вновь чувствовала что-то, что было ей понятно и не напоминало сумасшествие! Даже будто бы ощущала собственные руки, лежащие под безобразно мягкой подушкой. Всё ещё слишком неподъёмные для ослабшего, только-только вернувшегося в тело духа, но уже свои родненькие.

«Какая же это радость – быть живым человеком, а не призраком!» – подумала Кёко с облегчением.

Её воспалённый разум действительно остыл. Дно бурного течения, где Кёко, точно полумёртвую рыбёшку, бросало от берега к берегу и било о камни, сменилось стеклом. Кёко свернулась под ним и отдалась долгожданному покою, отдыхая от странствий не физических, но душевных. Что бы с ней ни происходило, оно – слава Идзанами! – наконец-то заканчивалось.

– Думаешь, она нас слышит? – спросил Странник, наверное, в шагах пяти-шести от Кёко.

– Да, без сомнений, – ответила ему Нана. – Веки дрожат.

– Хорошо. Тогда садись, поговорим.

«Сам ругал, что подслушиваю, а теперь намеренно делать это заставляет», – подумала Кёко раздражённо, и даже пальцы чуть-чуть под одеялом сжала. Нана в замок пришла, значит… Только с ней Странник и мог разговаривать так фамильярно, зато ничего от неё не таил, не игрался с ней, как с Кёко. Был честен. Кёко почти завидовала.

«Наверное, принесла новые офуда. Интересно, не забыла ли она про моё кимоно?»

– Ты был прав.

– Я знаю. Но… В чём именно на сей раз, напомни?

– Это не Идзанами тебя испытывает, а просто мононоке и впрямь стало меньше. Но она…

– Тсс, не так громко.

– Сколько вы странствовали вместе? Чуть больше недели? И сразу гашадакуро… Такими темпами ты уже к следующей Танабате управишься.

– Надеюсь.

– Так уж надеешься? Всё ещё хочешь… этого? Жизнь-то у тебя весёлая. Зачем такую…

– Нана, хватит. Я хотел поговорить, но не об этом.

Журчание и аромат настоянного чая. Шуршание ткани, как когда вытягиваешь ноги, и постукивание когтя по трубке, как когда Странник забивает табак в кисэру, прежде чем закурить.

– Как ты смогла уйти так далеко от храма? – спросил он.

– Не знаю, – отвечала Нана. – Просто с тех пор, как она станцевала для Рео, я чувствую такую… лёгкость. Будто вообще могу пойти куда хочу.

– Кагура. Это всё кагура. Не понимаю, зачем косить травы той, кто может их растить.

– Она ещё юна. – В тоне Наны бархатной лентой тянулось утешение, а в тоне Странника – непонятная Кёко, гнетущая тревога. – В этом возрасте, в такой семье и с такими нравами сложно понять, кто ты и каков на самом деле. Тем более она не любит танцевать. Она лишь любит чувство, которое танец ей даёт – свободу…

– Я тоже много чего не люблю. Бобы, например, или суши… Однако в мире есть вещи, которые мы просто обязаны делать, и следовать своей природе – одна из них. Тем более ты ошибаешься. Всё она прекрасно любит.

И танец, сам собой всплывший в голове Кёко, – каждое движение, которому её Кагуя-химе научила, которое отпечаталось на внутренней стороне её век, которое должно было веселить богов, а теперь изгоняло мононоке, – это подтверждал. Даже если сама Кёко до сих пор отрицала.

Да… Ей и вправду тогда понравилось.

– Продолжишь её учить?

– Продолжу. Если она, конечно, сама захочет после всего, что здесь случилось.

Отчего-то Кёко показалось, что он не только о гашадакуро и его ужасах говорит, но и обо всём том, что показали ей его последствия. Горький дым из трубки тянулся прямо к её носу и щекотал лицо, гладил по щекам в образовавшейся умиротворённой тишине.

– Нана…

– Да?

– Больше не подходи к ней слишком близко.

– Ха-ха, смешной ты.

– Я не шучу. Это ради твоего же блага. Ещё бы немного, и она бы тебя…

– Ты ведь знаешь, что одного танца недостаточно. Боюсь, ей придётся танцевать для этого всю жизнь.

И не было в том хвастовства – одна печаль.

– Хорошая ты девочка, Кёко, – проговорила Нана после тихо. – Вот только как бы этот дуралей тебя не загубил.

– Эй! Я вообще-то ещё тут.

– У тебя ученики когда-нибудь были?

– За кого ты меня принимаешь? – Странник хмыкнул. – Конечно нет.

– Ох, Идзанами… Пойду помолюсь за неё. Сиди здесь один, а то надымил, как в идзакая. Она, кстати, скоро уже проснётся. Проветри.

И Нана оказалась права: стоило сёдзи щёлкнуть, а её шагам за ними затихнуть, как к Кёко начала возвращаться былая подвижность. Сначала сжались и забрались поглубже под подушку пальцы. Затем Кёко слегка потянулась носком, потому