Сказания о мононоке - Анастасия Гор

и в помине. Кёко тут же вспомнила, как он в покои Ёримасы рвался. Не потому ли, что был на Странника зол? Хотел выяснить, отчего же тот согласился взять Кёко в ученицы даже после того, как он всё ему рассказал, перехватив тогда на рынке…

– На рынке, – подтвердил Странник, кивнув. – Он действительно догнал меня там и сразу поведал о тебе.

– А Тоцука-но цуруги у тебя откуда?

Странник ухмыльнулся удивлённо. Правда не думал, что Кёко один из пяти легендарных мечей узнает, да ещё и меч-близнец того, который унаследовала её семья? Она, даже застряв наполовину в грудной клетке гашадакуро, слепая на один глаз, парализованная и то разглядела золотую рукоять – там знакомый ей дракон летел не через травы и цветы, но через облака вокруг всей гарды. Ни один меч так не сияет. Ни один меч, кроме Тоцука-но цуруги, много лет назад не пропадал. Ни один меч не режет небесные крылья .

Странник наклонился слегка вперёд, снова прижал припарку к её лбу, отодвигая чёлку и растягивая момент перед ответом – видимо, размышлял, имеет ли он право говорить:

– Твоего дедушки подарок.

– Тогда в метель подарил?

– Нет, раньше, когда мы впервые встретились. То было лет сорок или пятьдесят назад. Я спас его от водяного змея, и это была его мне благодарность. Я не использую оружие против мононоке, но… Порой ничего другого не остаётся. Тоцука-но цуруги служит мне лишь в самых исключительных случаях. А откуда он у твоего дедушки взялся, я не знаю. Украл вроде как.

Кёко передёрнулась, подавилась от возмущения, подкатившего к горлу комом, но проглотила его назад. «Мой дедушка не вор! Он не мог украсть у другого клана!» сменилось «А что, если?..». Ведь это он рассказывал ей, что тот канул в неизвестность, что великая семья оммёдзи потеряла его давным-давно и утратила бесследно. Впрочем, дедушка же говорил ей и то, что обучает её наравне с Хосокавой или что мать её умерла на родильном ложе, а не сбежала, прыгнув из окна.

Словом, врать Ёримаса явно умел хорошо.

– Скажи, Странник… Мой дедушка тоже упокоению у тебя учился? Он поэтому так рано ки истратил, уже к шестидесяти годам? Обычно то случается в семьдесят или даже восемьдесят…

– Он пытался, да, пока не понял, что для людей это невозможно. И тебе тоже придётся это понять.

– Но если я снова попробую станцевать во время изгнания… Может быть, найду такой способ, чтобы…

Странник хорошо читал чужие лица, и в то же время своё умел делать нечитаемым вообще. Кёко каждый раз гадала, что же скрывается под этим шаловливым, не воспринимающим ничего всерьёз манерным видом… И теперь она наконец увидела, ибо Странник эту завесу для неё приоткрыл. За ней оказалось не чувство вины, но её признание; не раскаяние, но сожаление; и беспокойство, сутью от Кёко ускользающее, незнакомое ей, как страх быть отвергнутым, наверное, или нечто очень похожее. Что-то из этого заставило Странника поморщиться, и он сказал будто через силу:

– Кёко, послушай меня. Вот есть люди, склонные к полноте. Есть люди, склонные к простуде иль тому, чтобы рано облысеть. А есть те, кто склонен умереть раньше предначертанного срока. Ты именно из таких людей, Кёко, и беспорядочное применение оммёдо только ближе тебя к этой черте подводит. Ты понимаешь?

Кёко в который раз ответила со вздохом:

– Понимаю. Просто…

– Что?

– Как я смогу превзойти тебя, если буду отставать?

– А ты хочешь именно превзойти и никак иначе? – Странник улыбнулся почти умилённо, и Кёко поняла, что сказала лишнее, смутилась.

– Мне нужно возродить былую славу дома… Научиться тому, что никто до меня больше не умел, – самый верный способ.

– Неправда. Твоя цель – стать известнейшим оммёдзи, верно? С помощью изгнания, а не упокоения, этого тоже можно добиться. Я продолжу тебя учить, и всё получится. На это ки, уверяю, тебе хватит.

– Точно? – Кёко посмотрела на него недоверчиво. – Просто дедушка говорил…

– Забудь, что говорил дедушка. Ты станешь хорошим оммёдзи, если будешь впредь слушаться меня. Велю уйти искать офуда – и ты уйдёшь. Велю спрятаться – ты спрячешься. И больше никогда мне ни о чём, тем более о себе, не лги.

Странник не угрожал и не наказывал её, даже не упрекал в содеянном, но Кёко всё равно решила, что отныне она будет ему послушна. Просто потому, что в его пальцах – куча травяных припарок, словно он не знал, какую из них выбрать, а в воспоминаниях Кёко – его спина и лакированный короб, удаляющиеся от замка. В словах же неуловимая и неосязаемая сила, а ещё то, что сильнее даже её желания возвысить свой род и превзойти всех предков с помощью редкого, уникального и никому не доступного оммёдо.

Его немая, нежная мольба.

Кёко медленно села и повинно, послушно, смиренно склонила перед ним голову вниз.

– Ты что делаешь? Компресс упал.

– Ой.

Несколько минут после этого они провели в тишине, но думали, должно быть, об одном и том же: расколотом и спрятанном по частям, как покойник, прошлом; туманном и опасном, как всякая жизнь оммёдзи, будущем. Странник менял на лбу Кёко припарки и прикладывал к щекам, шее и затылку влажные, горячие и холодные компрессы, да так быстро, ловко, что она не успевала уследить за его движениями. Разговор, однако, ещё не был окончен. Кёко просто дожидалась, когда они оба соберутся с мыслями и будут готовы продолжить его. Тело её всё ещё ощущалось неповоротливым, как после затяжного послеобеденного сна, и голова слегка кружилась.

– Странник…

– Да?

– Так ты потому, что знал меня ещё ребёнком, всё время надо мной, как над ребёнком, и издеваешься?

Странник так нахмурился, что прежние узоры кумадори на его лице образовали новые, сложившись в совершенно другой рисунок.

– Что это ещё значит?! Разве я плохо с тобой обращаюсь? По-моему, вполне достойно! Подстилка на ночлегах у тебя есть, корм, то есть питание, тоже есть, мы гуляем много… То есть странствуем по разным интересным местам. – Странник замолчал резко. Видимо, наконец-то понял, что говорит о ней как о собаке. – Гхм. Просто скажи, что именно тебе не нравится, и я постараюсь это исправить.

– Мне всё нравится, но иногда ты… слишком ты, а не учитель. Ты знаешь гораздо больше, чем другие, и в том, что ты наслаждаешься этим, нет ничего зазорного, но… Почему я могу задавать только два вопроса?! Почему сам не объяснишь, зачем мы на площади, как ярмарочные дурачки, торгуем, или ещё чему-нибудь с офуда не научишь? Или почему ты сразу не