Сказания о мононоке - Анастасия Гор

А затем обездвиженную Кёко обняли костяные руки.

«Как лёд по весне, как воск на горящей свече…»

Удивительно, с какой скоростью был способен двигаться гигантский полусогнутый скелет. С головой, которая теперь не прошла бы и в колодец, и с руками как клешни, он при этом не оставил ни ей, ни Страннику ни шанса. Поверх тонкого служебного оби на талию Кёко легли костяные пальцы, и даймё выскользнул у неё из рук, а постель осталась там, внизу. Рен подняла её над полом, как Коичи, но не сжала. Вместо этого Кёко поднесли к тьме, что разливалась пятном меж костяных рёбер под отодвинутым лоскутом порванного серебряного кимоно.

Её заклинание сбилось.

Кёко не понимала, что перед ней разверзлось, но выглядело оно как ничто в своём первозданном виде. И в том «ничто» вдруг отразилось «что-то» – наверное, лицо Кёко, заворожённое чёрным бархатом мёртвого нутра, как небо, лишённое звёзд. На ощупь нежное, как гладкие крылья мотылька, как мякоть сладкого летнего фрукта. Такому даже сопротивляться не хотелось.

И Кёко смирилась.

– Кёко!

Из последних сил она обернулась, чтобы увидеть, как Странник бросает к ногам короб и распахивает его. Однако достаёт оттуда не очередных цукумогами или какую-нибудь детскую игрушку, нет, а меч. Длинная катана с отдалённо знакомым Кёко хамоном на лезвии зажглась аквамариновым светом ещё до того, как он её обнажил, достав из лакированных синих ножен.

– Тоцука-но цуруги, разрежь небесные крылья!

Его сияния не хватило. Кёко всё равно нырнула под рёбра гашадакуро и погрузилась в темноту.

– Ты чего ревёшь? Рёва-корова! Хватит уже плакать. С тобой становится скучно. Ты ведь должна меня развлекать, но что-то не смешная ты совсем. Вся в соплях… Мой визгливый брат и то повеселее будет. А что у тебя с волосами? У жителей Идзанами не бывает таких волос. Почему они похожи на золото? Ты что, связку мон съела? Ха-ха! Ну же… Десять дней прошло, сколько мне ещё ждать? Эй, ты вообще понимаешь, что я говорю? Вылези из-под кровати, пожалуйста. Я не собираюсь тебя бить.

– Г-госпожа…

– Господин. Я господин, а не госпожа.

– Госпожа…

– Ты вообще знаешь наш язык? Видела иероглифы когда-нибудь? Вот, смотри, я покажу.

«Приютил, приютил, подарил дом там, где должна была быть тюрьма».

– Я же сказал, что это сделала не Рен!

– А кто тогда, господин? Ваш отец будет недоволен, если это вы уронили в колодец меч, подаренный сёгуном на пятисотлетие вашего дома… За это вам назначат минимум двадцать ударов розгами.

– Да, это я его уронил. И я готов понести за то соразмерное наказание, коль отцу будет так угодно. Можешь приступать прямо сейчас.

«Страдал, страдал, чтобы уберечь».

– Вы просите отдать её вам? Наложницей?..

– Гхм, не наложницей, а четвёртой женой.

– Это почти то же самое.

– Разве госпожа Рен не достигла женской зрелости ещё три года назад? Ваша тётя сказала, вашему дому пора искать, куда её пристроить, чтобы вы могли…

– Больше не думайте. Не ваше это. Уходите и не тревожьте меня подобными просьбами. Трёх жён любому мужчине вполне достаточно, заботьтесь о них сполна.

«Не отдал, не отдал, никому не стал отдавать, чтобы осталась с ним».

– Госпожа Акане каждую ночь льёт слёзы по тебе.

– Мне нет дела до госпожи Акане и её слёз. Уверен, многочисленные любовники найдут способ её утешить.

– У тебя всё ещё есть долг перед отцом, Шин, перед сёгуном и родом…

– И я исполню его с лихвой, когда отправлюсь на войну. А потом вернусь, женюсь на тебе и…

– Шин.

– Что не так? Для остального есть мой брат. Он продолжит род Такэда, если то потребуется.

– Слышал бы тебя сейчас сам Рео.

– У него нет выбора. В конце концов, я всё ещё его даймё. И твой, надо сказать, тоже. Подчиняться мне – это честь, которую вам оказали ками.

– Конечно-конечно, господин.

– Ай-ай, не дёргай меня за волосы! Ты их расчёсываешь или пытаешься сделать меня лысым?

– Извините-извините, господин.

– Что-то мне не нравится твой тон. А ну иди сюда и вырази своё почтение, как подобает!

– Шин! Отпусти! Мне щекотно, Шин! Ха-ха!

«Любил меня, любил меня, несмотря на то что любовь наша вечно будет под запретом…»

– Это ты, мой ветер? Рен?

– Я, мой господин.

– Но Коичи сказал, что ты уехала. Я решил, ты отправилась за со-рин-ши – травой, что лечит все недуги, – как обещала…

– Нет, мой господин. Я найду способ вылечить тебя и здесь, дома. Я никогда и ни за что тебя не покину.

– Твоя рука… Такая гладкая и холодная… Ох, Рен.

– Да? Что-то не так?

– Нет-нет… Всё в порядке. Иди сюда. Пожалуйста, просто иди сюда. Не уходи больше.

«Остаться, остаться вместе. Хотя бы так, раз не дано иначе».

Тьма, которая поглотила Кёко, наполнялась эхом многих голосов и дней. И детскими слезами, тоской по дому. И смехом, звоном упавшего меча, стукнувшегося о камни и нырнувшего на дно колодца, когда нечаянно выскользнул из рук во время ребяческих забав. И ревностью, юношескими спорами, нежеланием отдавать другому то, что частью сердца стало вопреки законам. И поцелуями, их мягким долгим звуком, запахом цветов в саду, которые приминались под их телами. И стонами, мозолистыми пальцами в белокурых волосах, затем – развязывающими пояс кимоно.

Всё было в этой тьме – и ничего. Всё яркое, а затем – померкшее. Всё сокровенное, хранимое в ларце души, как драгоценные каменья, которые вдруг разбились, оказавшись хрупче, чем стекло. Всё тёплое, местами даже обжигающее, и всё остывшее, замёрзшее навек. Всё, чем Рен была и чем был для неё Шин – и наоборот.

Кёко омыло их судьбой, словно она в мягкое течение реки нырнула. Но чем глубже, тем становилось холоднее. Один поток впадал в другой, и Кёко всё несло, несло куда-то – вслед за шёпотом «Любовь моя», вслед за «Может быть, сбежим?». Скандалы, ругань, споры с членами семейства. Прощание с даймё, отбывшим на войну. Глухая ночь и уханье совы. Мысли о женитьбе, счастье. «То возможно?» Госпожа Акане в слезах, её хватка в волосах, бессильный крик. Просьба отнести зеркало днём позже, тёмная лестница, тяжёлая бронзовая рама… Толчок в спину. Стекло, порезы, кровь. Голос на грани того, как сознание теряешь. «Не мешайся больше ни ей, ни мне». Травы, бесчисленные травы – о, как много трав! – и сожжённые, истёртые, исколотые пальцы на подушечках. «Ищи, ищи, ищи лекарство, бестолковая девчонка!» «Мне неважно, сможет ли он снова меня увидеть,