Сказания о мононоке - Анастасия Гор

случилось с Рео, передумал его на место даймё выдвигать, решил вместо этого господина Шина спасти и стать героем? Если так, то кто из нас двоих ещё тупица», – подумала Кёко, невольно покачав головой. И почему люди вечно считают, что оружия оммёдзи без самих оммёдзи уже достаточно? Зачем она и Странник, да и пять великих домов, были бы нужны в таком случае?

– Любовь моя…

Шин Такэда на постели опять застонал, словно от боли, но нет, той он на самом деле не чувствовал. Когда ки выходит, это всегда неподъёмная тяжесть и сон, в который клонит тело, но не разум. Просто глаза, хоть и незрячие, уже не открываются под целительной повязкой, а движения становятся медленными, дыхание – поверхностным. Потеря ки – то же самое, что кровотечение, только истекает кровью сама душа. Но нет, господин Шин застонал вовсе не от этого… Просто гашадакуро потревожил его, разбудил, опьянённого близостью к смерти, когда мягко переложил на постель и оставил его.

Молочно-белые кости мелькнули под развязанным кимоно. Оно было призвано скрыть смерть и уродство, но на самом деле лишь подчёркивало их: смерть делало ещё страшнее, а уродство – ещё уродливее. Кладбищенский холод погасил свечи, и по нарастающему трескучему звуку Кёко поняла: её заметили.

Скелет возвысился в центре комнаты. Поначалу ростом с женщину, которой он когда-то был, а спустя мгновение – уже с медведя, стоящего на задних лапах. Ткань затрещала на начавших расти костях, порвалась, обнажая тонкие рёбра. Кёко могла видеть через них кровать с лежащим господином Шином, но вскоре грудную клетку гашадакуро затянуло бездонной чернотой. Мононоке стремительно принимал свою истинную форму.

– Рен! – позвала Кёко громко, пытаясь этого не допустить. Позади неё хлопнула дверца шкафа: Коичи спешно спрятался назад. Кёко же вытянулась во весь рост и решила встретить гашадакуро лицом к лицу, чтобы её снова, как тогда на крыше, не парализовало. «Смотри на него. Не дай зайти за спину и снова оглушить, иначе в этот раз точно задушит», – велела она себе и повторила ещё громче: – Рен! Твоё имя Рен! Рен!

– Я знаю, как меня зовут.

У Кёко волосы на руках дыбом встали. Бессвязный гулкий шёпот, похожий на эхо из пустого колодца, перестал быть таковым и превратился в членораздельную и внятную речь. Кёко не помнила, чтобы дедушка рассказывал о таком; чтобы предупреждал, что не все мононоке – звери, повинующиеся инстинктам и охваченные жаждой отмщения. Что они могут общаться, даже мыслить. Ибо Рен – гашадакуро – остановилась, почти нависнув над Кёко. Ждала, когда она ответит. Рен была мёртвой и живой одновременно. Хотя мёртвой, конечно, намного больше.

– А меня… Меня зовут Кёко, – выдавила та, не придумав ничего лучше, чем представиться и даже немного поклониться. – Не хочу показаться невежливой, но… Ты знаешь, что с тобой случилось?

– Да. Я умерла.

Кёко судорожно сглотнула, глядя на гашадакуро снизу вверх. На череп, откуда сочилась, почти капала на кончик носа Кёко тьма. На серебряное кимоно, нити на котором растянулись под её новыми размерами и сделались бесформенными, потеряв свой лоск. Шёлковые бабочки, старые, истёртые завязки… Мужской крой. Кимоно принадлежало Шину Такэда – его подарок.

– Ты знаешь, кто тебя убил? – спросила Кёко. Она была готова поклясться, что Коичи в шкафу в этот момент немножко запищал.

– Нет, – ответила Рен к их обоюдному облегчению. Костяные пальцы, мелодично постукивавшие, когда задевали друг друга, поднялись к позвонкам шеи, накрутили верёвку на них, настолько туго стянутую, что даже после смерти дух не мог от неё избавиться. Кажется, на похожий жгут ключи повязывают и носят. На одном его конце даже осколок керамики позвякивал – кусочек разбитой нэцкэ. – Её набросили на меня ночью. Задушили. Не видела лица. Не помню. Только звон, руки и верёвку… Чьи именно, уже неважно. Вовсе не мести я ищу.

Кёко впервые видела, чтобы мононоке не только говорил, но и сам о своей судьбе рассказывал. Она даже растерялась, но затем тряхнула головой и возразила:

– Ты мононоке. Все мононоке следуют за своей местью. Возможно, не все это признают, но…

– Ты оммёдзи. Ты можешь знать всё на свете о мононоке, но ты ничего не знаешь обо мне!

Воздух в спальне стал студёным. Ни один ветер, кроме северного, с самой вершины вулкана в центре Идзанами спустившегося, не смог бы броситься в лицо Кёко так остервенело. В неё точно вцепился всей пастью голодный волк. Она взметнула рукава юкаты, пытаясь загородиться, и попятилась назад, а когда сморгнула выступившие от рези в глазах слёзы и отняла от них ладони, то увидела, что Рен уже не просто ростом как медведь, а как маленькая башня внутри большой. Почти до свода потолка гладкой черепушкой достаёт! Она росла, и замок дрожал.

– С чего всё началось? – воскликнула Кёко, спрашивая у самой себя то, что спрашивала у всех других уже два дня. – С того, что молодому господину подарили привезённую из-за океана девочку-рабыню, которая толком не знала языка. С того, что он воспылал заботой и любовью к ней – сначала как к подруге, а затем как к женщине, когда они оба повзрослели. Но даймё не может позволить себе женитьбу на чужеземке, а уж на слуге без племени, рода и приданого – тем более. И всё-таки на другой жениться он был не в силах тоже… Ибо человек слова Шин Такэда. Коль поклялся в верности, так будет верен до конца. Вот с чего всё началось – с любви.

– Перестань! Довольно!

Кёко не знала, почему мононоке, едва заслышав рассказ о себе, всегда цепенеют и становятся безоружными. Быть может, потому что хотят дослушать до конца? Потому что их жажда отмщения – не что иное, как желание того, чтобы об их трагедии услышали другие, весь мир, что обошёлся с ними так несправедливо и безжалостно. Кёко надеялась, что и с гашадакуро это сработает, что он остановится в размерах до того, как проломит собой крышу и прихлопнет башню костяной ногой, но Рен во всём от обычных мононоке отличалась. Она начала расти ещё быстрее, по десять сунов за секунду. Серебряное кимоно разошлось по швам на плечах.

– А потом… потом война, разлука, слепота… И попытки всё исправить, верно? Ты лечила Шина всем и как могла, а Рео тебя во всём поддерживал. Даже согласился Шину не рассказывать, что тебя из ревности с лестницы на пару с зеркалом столкнули, чтоб изрезалась. Я всё думаю… Могло ли это быть тебе предупреждением не лезть? Ты ведь самая верная сторонница даймё, а