Сказания о мононоке - Анастасия Гор

значит, всегда главная помеха, – Кёко продолжала тараторить, не зная, что ещё ей делать. Спина скелета согнулась пополам, чтоб он мог уместиться в спальне, вот настолько он вырос уже. – Как ты могла оставаться в стороне, когда над твоей любовью висит угроза? И тогда тебя убили. Это случилось после того, как ты вышла в сад собрать очередные растения для мазей, да? Ты выкапывала корешки и случайно выкопала вместе с ними записку, какими заговорщики из числа самураев и советников между собою обменивались, чтобы не встречаться лично. Именно так ты узнала, что готовится заговор. Тот разрытый куст сирени… Мои сёстры тоже так секретами обменивались, это казалось им весёлым, пока они нечаянно не сломали материнский жасмин. Ты не успела рассказать ни самому Шину, ни Рео обо всём. Только вернулась назад в замок, а там верёвку накинули.

Кости Рен в очередной раз треснули пополам, но дальше, заметила Кёко, не выросли. Она сделала короткую паузу, чтобы набрать в лёгкие побольше воздуха, и заговорила снова, вглядываясь в темноту в пустых глазницах гашадакуро, в его грудную клетку и рёбра:

– После этого заговорщики взялись за дело. С осторожностью, надо признать, чтобы своего нового ставленника, Рео, не прогневить. Его легкомысленный нрав, который на самом деле был попыткой всех задобрить, показался заговорщикам обещанием лучшей жизни… Поэтому сначала они решили обойтись малой кровью и просто раскрыть правду о здоровье Шина Такэда сёгуну. Вот только тем, кто работает в тэнсю и знает о его состоянии, даже внутренний двор покидать запрещено, не то что замок. И всё же выход нашёлся – писарь. Его каллиграфия всем в сёгунате знакома, а значит, не возникнет сомнений в достоверности. Он написал письмо с признанием от лица господина Шина вместо того, что тот ему продиктовал, и собирался отправить вместе с почтой… Тогда ты его и убила. А потом и следующего писаря тоже, когда он попытался закончить начатое, и провизора, который пытался письмо вместе с торговцем за ворота передать. Служанку, пятую жертву, тоже не помиловала, ибо когда заговорщики не смогли Шина подставить, они решили его убить. Слышала, служанка ликорисов в таком количестве наелась, что умерла в офуро… Яд из них, я полагаю, она и должна была в ванну Шину подмешать?

– Мои цветы для того украла, – прошипела Рен вдруг, прежде хранившая молчание, и воздух вокруг зазвенел почти мелодично, как если бы лёд в нём, от которого у Кёко уже задубели пальцы ног, стал осязаемым. – Из моей мастерской… Осквернила!..

– Шестой была служанка, которая еду Шина пыталась отравить, потому что именно ей всегда поднос поручали ему отнести. А седьмой – самурай, военный соратник Шина, – за золото заговорщикам продался. Он всегда один покои сторожил, настолько Шин доверял ему. Такому человеку не составило бы труда войти и перерезать во сне слепому господину горло… Я всё правильно говорю?

– Правильно, – подтвердила Рен.

– Есть, однако, ещё одна жертва – бывший управитель замка… Но его убил другой, тот, кто хотел занять его место и закрепиться при дворе даймё, а не находиться постоянно в разъездах. Не ты. Ибо твоё Желание… – Кёко сделала маленький шажок вперёд и очутилась с Рен нос к носу, – спасти возлюбленного. Всё это время ты просто защищала его.

Гигантский скелет снова затрещал, но на этот раз для того, чтобы сложиться. Рен словно ссохлась, пригнулась обратно к полу и уменьшилась – всё ещё не с человеческий рост, но опять с медведя. Её руки, неестественно длинные, как у паука, подобрали полы разошедшегося кимоно и запахнули, натянули поглубже на себя, пытаясь спрятать и спрятаться. Эхо, которым снова наполнилась комната – костяной треск, звонкий мороз, свист ветра и девичий плач, – донесло до Кёко:

«Не сдавайся, не сдавайся, не сдавайся».

«Борись, борись, борись».

«Защищай. Не знай покоя. Не уходи».

– Можно спросить тебя кое о чём? – прошептала Кёко, боясь снова спугнуть или разозлить Рен, а потому подбирая слова осторожно. – Что такого сделал Рео, что теперь ты пытаешься убить его?

– Родился, – ответила она. – Всё это из-за него.

И эхо снова подхватило:

«Виновен, виновен, виновен».

– Но господин Рео не участвовал в заговоре, – возразила Кёко. – Он даже не хочет быть даймё. Почему, думаешь, он постоянно сбегает в заброшенный храм в тутовой роще? Чтобы спрятаться от всех, даже от себя.

– Не было бы его, никто бы не пытался навредить моему господину. Заговорщики и недоброжелатели будут всегда, но вот Рео один. Рео – близнец, второй и последний мужчина в семье Такэда. Без него Шин будет единственным наследником. Титул сохранят за ним, даже несмотря на его увечье, – прошептала Рен. Голос её, однако, звучал неуверенно. Даже эхо студёной, леденящей дух скорби прозвучало в этот раз робко:

«Это так? Это так? Это так?..»

– Нет, не так, – ответила резко Кёко. – Если бы ты убила Рео, Шин остался бы совсем один и не принёс бы ему титул никакого счастья. Теперь брат – его единственный близкий человек, Рен. Неужели ты правда хочешь разлучить их?

Рен всё понимала, но не могла сопротивляться своей новой природе, даже если отказывалась её принимать. Мононоке – искажённая, разбитая вдребезги душа, потому и любовь, отражаясь в ней, искажается тоже. Преданность становится одержимостью, нежность – алчным желанием владеть, и всё заканчивается смертью обоих, как от заразной и неизлечимой болезни. Потому, какой бы разумной и верной ни оставалась Рен, каким бы чудом иль колдовством ей ни удалось сохранить от распада рассудок, исход её пребывания в замке и этого разговора был предопределён с самого начала.

– Убью Рео, – прошептала она, сжимая в костлявых пальцах рукава своего кимоно. Те порвались прямо в них, ибо кости её опять стали расходиться и трещать.

«Убью Рео, – вторило эхо. – И никто не сможет занять место моего господина!»

Кёко едва успела увернуться, но не от костяных рук, вдруг вытянувшихся и попытавшихся схватить её, а от цукумогами, просвистевшего у неё над ухом и ударившегося о череп Рен с такой силой, что и тот и другой треснули. Рен отшатнулась, взвизгнула так по-девичьи, будто ей правда стало больно, а Кёко лишь успела мимоходом подумать: «Бедный мотылёк!», когда под её ногами замерцали витражные осколки. Странник своих подручных, похоже, не жалел. Ему повезло, что сколько бы старых ни раскрошилось, из его короба всегда появлялись новые: Кёко уже слышала за спиной жужжание следующих цукумогами, а заодно и самого Странника тоже, взлетевшего вверх по кривой и шаткой, но починенной лестнице. Самураев он оставил внизу, вошёл в одиночестве с лакированным коробом за спиной