Сказания о мононоке - Анастасия Гор

И та, испустив облегчённый вздох, спешно повела её к покоям. Все женщины, что работали в тэнсю, готовили, мыли или убирались здесь, облепили фусума и тоже гомонили, обменивались жуткими предположениями и вместе причитали, что же делать. Одна прижималась ухом к двери, а вторая продолжала громко зазывать: «Госпожа Акане! Госпожа Акане! Любезно просим вас, откройте!» Кёко осторожно отодвинула в сторону сначала первую служанку, затем вторую. Она не стала звать, стучаться или действительно пытаться что-то выломать. Вместо этого Кёко, обведя зрячим глазом порог, достала из-за пояса последний офуда, который дал ей Странник.

«Откройся».

Хм, а он был прав, даже никакого заклинания толком не потребовалось – хватило намерения и прикрепить бумажный листок к двери. Та щёлкнула с обратной стороны, отъехала в сторону и образовала узенькую щель.

Прислуга, затаившая дыхание, восхищённо охнула у Кёко за спиной. Прежде чем кто-либо из них успел просочиться внутрь, Кёко сделала это сама, оказалась внутри комнаты и вручную заперла за собой дверь.

– Эй, госпожа Кёко! – послышалось возмущённо.

– Госпожа Акане! – раздалось встревоженно.

Здешняя бумага, которую использовали как основу для стен, хорошо заглушала звуки, а множество расставленных кипарисовых ширм не пропускали силуэтов. Неудивительно, что служанкам снаружи казалось, что госпожа Акане не подаёт признаков жизни. Кёко двинулась вглубь спальни, между этими самыми ширмами, за которыми Акане, как за крепостной стеной, пряталась. Бамбуковый лес из золотого шёлка, летящие кружевные журавли, цветы и осаждающие их сатиновые пчёлы… Кёко протискивалась мимо пёстрых картин по плиткам из света, проложенным на полу пламенем свечей. Несмотря на то что в окна ещё лился оранжевый закат, их здесь было зажжено уже больше, чем в храме.

До чего же от этого жарко! И светло. И тихо. Только золотые ножницы снова щёлкают где-то.

– Госпожа Акане?

Кёко позвала её мягко и остановилась у тени, что отбрасывала сидящая женщина. Никаких больше длинных рукавов и багряных губ. Никаких кандзаси в причёске и увенчанного цветочным узором хитоэ. Лицо всё ещё выбеленное, но уже не пудрой, нет, а страхом. Волосы струились по спине, нерасчёсанные, точно ночь истекала ей на плечи. Те дрожали, прямо как ножницы в руке. Щёлк, щёлк, щёлк! Они резали над левым запястьем пустой воздух. Красивое лицо, омытое слезами, ещё влажное, выглядело совершенно апатичным.

– Тебя зовут Кёко? – спросила госпожа Акане, не отрывая взора от своего отражения в ножницах; от отчаяния, одиночества и ошибок, что глядели на неё через них.

– Да, всё верно, госпожа.

– Скажи мне, Кёко… Почему мужчины вечно выбирают других? С тобой когда-нибудь случалось подобное?

Кёко сделала короткий шаг вперёд. Тень госпожи Акане слилась с её тенью, стала безобразным и бесформенным чернильным существом, заточённым в клетку из света, которым госпожа Акане залила всю комнату, но от которого сама же пряталась в углу, подогнув босые ноги.

– Нет, – ответила Кёко. – Но я знаю женщину, которая переживала подобное из года в год. Она выбирала, а её – нет.

«Ах, Кёко! Если бы красота была ключом, то она бы смогла открыть лишь те двери, за которыми ничего нет».

Госпожа Акане подняла голову. С Кагуя-химе у неё не было никакого сходства: та была лисою, богиней Инари, обрядившейся в человеческую кожу, а Акане же скорее походила на печального ворона с подрезанными крыльями, который не умел летать, поэтому клевал так больно. Даже кимоно теперь на ней было соответствующее, тёмное и с таким же узором, как перья. Бусинки чёрных глаз казались совсем крохотными под отёкшими веками. Кёко и вправду не знала, каково ей сейчас, ибо Кёко никогда не была женщиной, которую выбирают или даже не выбирают. Она всегда была лишь дочерью оммёдзи.

И как дочь оммёдзи она знала кое-что другое.

– Вы поэтому в храм вместе с господином Рео поехали? – спросила Кёко, стараясь избавиться от нажима в своём голосе, который вызывала бьющаяся на задворках подсознания мысль: «Быстрее! Торопись! Странник и даймё ждут!» – Чтобы посмотреть на ту, кого даже он выбрал вместо вас? На жрицу…

– Да, – ответила коротко она. – Странная, диковатая девица… Я так и не смогла понять.

– Вас тоже далеко не каждый понять сможет. Делить футон с братом… Это правда заставляло вас чувствовать себя любимой?

– Ха. Значит, Коичи всё-таки не показалось тогда… Это была ты за нашим окном, – прошептала она, не отрывая остекленевших глаз от ножниц. Удивительно, но она даже не переменилась в лице от услышанного, будто давно ждала, когда кто-то произнесёт эти отвратительные слова вслух. – Да.

– Что «да»?

– Это заставляло меня чувствовать себя любимой. Никто и никогда не делал ради меня того, что сделал он.

– Так вы знали обо всём с самого начала?.. Что это никакое не проклятие?

– Знала, конечно. Как не знать? Мы ведь одна семья. Он бы не стал так часто напоминать о нём, если бы то правда была моя вина, а не его.

– Но вы по-прежнему верите, что всё это было ради вас? Очнитесь, Акане. Это было ради власти – и только. Никто по-настоящему не любит вас, потому что вы сами себя не любите.

Госпожа Акане ощетинилась мгновенно, и Кёко, ткнув её пальцем в эту её незаживающую рану, внимательно за тем следила. Подошла ещё ближе, чтобы каждую деталь узреть того, как намертво вцепилась она в ножницы, как побелели её костяшки, как она вжалась в циновку под собой и подалась ближе к окну, к свету, от которого морщилась, но в котором видела спасение.

– Вы хотели видеть оммёдзи, – снова заговорила Кёко, когда та сжала губы, демонстративно замолчав. Что ж, придётся подтолкнуть. Пришла пора узнать наверняка. – Вам есть ещё что рассказать мне, госпожа Акане? Или, может, позвать Рен и вы расскажете всё ей? Мы как раз встретились в коридоре, она тоже хотела с вами поговорить после своих странствий…

– Перестань. – Акане зажмурилась, всхлипнула и придвинулась к одной из кипарисовых ширм, прижала ножницы к груди, но уже не так, будто дурное учинить думала, а так, словно оборонялась. – Ты ведь уже знаешь… Не можешь не знать. Будто я не понимаю, чего вы с той безмозглой служанкой добиваетесь! Хотите напугать меня! Хватит врать, что видели её!

– Врать?.. А зачем нам врать? Рен сейчас у господина Шина, накладывает мазь…

– Не может быть того, не может!

– Почему?

«Скажи это, скажи!»

– Потому что нельзя видеть мертвецов!

«Наконец-то».

Кёко вдохнула глубоко, так, что лёгкие заныли. Наполнила их пылью, поднявшейся со скрипнувших под её шагом половиц, тёплым и плотным запахом испаряющегося масла, дымом от благовонных палочек, что тлели в камидане у