Сказания о мононоке - Анастасия Гор

настоящего оммёдзи!». Только самураи хранили молчание и воинскую стать: в отсутствие обоих господ и убитого каро им слушаться было некого, поэтому и причин выступать против кого-либо тоже, к счастью.

Кёко с ужасом ждала, как далеко всё это зайдёт, но Странник о том не слишком беспокоился. Он выслушал брызжущего слюной казначея внимательно, пока он не замолк, а затем выдернул из-за пояса сложенный офуда.

– Как хорошо, что я умею хотя бы это, – вздохнул Странник, когда казначей упал к его ногам плашмя с талисманом на лбу, наклеенным быстрым и выверенным движением.

Пока все, резко отхлынув от него, верещали (но уже вполголоса), что «все ёкаи такие, прямо как уличные собаки, стоит в дом их пригласить, как они тут же забираются на хозяйскую постель», Кёко занялась делом. Она осторожно обошла мужчин, дёрнула задвижку на окнах и бегло осмотрела проём. Да, короб Странника в такой явно не протиснется, а сам он даже со своей хвалёной ловкостью свалится где-то по пути. Потому, даже не став озвучивать своё предложение, Кёко воспользовалась им сама: ухватилась обеими руками за оконную раму и вскочила на узкую жёрдочку.

– Вернись сейчас же, Кёко!

– Нет. Даймё, учитывая природу гашадакуро, может скоро умереть. Разве он не потому зовётся «голодным скелетом», что выпивает своих жертв досуха? – Ответом Кёко стало долгое молчание красноречивее всяких слов. – Я займу мононоке, а ты расчистишь путь. Пять минут как-нибудь продержусь. Может, даже десять. Аояги, – Кёко запустила пальцы себе в рукав, куда спрятала её лепесток ещё на подходе к замку, и позволила ему выпорхнуть в коридор, а затем снова стать прекрасной девой и поклониться ей, внимая. – Помоги Страннику с лестницей. Делай всё, что он говорит.

– Не возьмёшь её с собой? – удивился Странник.

– Аояги не боевой сикигами. Она не умеет драться – только выполнять поручения. Всё, я пошла.

– Не смей сама пытаться назвать Форму, Первопричину и Желание, Кёко!

– Они мне уже известны.

– Да? Так же, как в прошлый раз?

Кёко обиженно насупилась. Вопреки её ожиданиям, Странник не бросился следом и не стал пытаться ухватить её за тасуки, которым она на ходу подвязала рукава, как перед уборкой. Даже по имени больше не окликнул. Зато послышался новый грохот – и новая часть лестницы сложилась обратно по частям в разы быстрее, чем до этого, словно он теперь прилагал к тому в несколько раз больше усилий.

Снова разувшись, Кёко аккуратно ступила на узкую каёмку чёрной черепицы. На верхних этажах та словно была острее: углы вонзались Кёко промеж пальцев, резали. Где-то возле пятки обожгло до самой косточки, но, стиснув зубы, она продолжила карабкаться. На цыпочках, стремясь быть невесомой, шустро и легко перебиралась с козырька на козырёк. Пробежалась по краю крыши, запрыгнула на выступ между четвёртым этажом и пятым, а затем схватилась за навес над слуховым окном, увенчанный глиняными масками о́ни, и подтянулась.

Несмотря на то как просто ей это давалось, мышцы её за день заметно подустали. Руки в локтях тряслись, коленки подгибались и дрожали. Солнце быстро нагрело ей макушку, и нестерпимо захотелось пить. Проглотив слюну и представив, что то вода, Кёко опять подпрыгнула. Этажи замка надстраивались друг над другом неравномерно, напоминали нагромождения коробок: где-то выше, где-то ниже, один край нависает над другим, и, как конус, башня становится заметно у́же кверху. Однако асимметрия архитектуры буквально прокладывала для Кёко дорогу. За считаные минуты она достигла седьмого этажа.

Спальня даймё встретила её всё тем же холодом, почти морозом, а удачно незакрытое окно легко пропустило Кёко внутрь. Она спрыгнула, присела под подоконником на корточки и тут же увидела две тени на кровати, не одну.

– Ах, любовь моя, – прошептал обессиленный даймё в руках скелета.

– Моя любовь, – вторил ему гашадакуро. – Мой господин.

Серебряная ткань кимоно переплеталась с чёрной, как их тела. Сквозь молочные, отполированные до белизны кости просвечивались очертания живого человека, заключённого в их клетку – это мононоке нянчил Шина Такэда в своих объятиях. Тот лежал поверх скомканного одеяла, прижимался щекой к костлявому плечу между ключицей и длинной тонкой шеей, увенчанной обрывками верёвки и пустым черепом над ней. В чёрных глазницах нечему было видеть, а в грудной клетке нечему было стучать, но держал гашадакуро распластанного даймё так, будто разглядывал его и точно сердце голодного скелета билось лишь о нём одном. Костяные пальцы расчёсывали копну обесцвеченных лекарствами волос, очерчивали щёки и хлопковую повязку на глазах, в травяных и землистых пятнах, от которой комната утопала в аромате персика. Терпкий запах свежей мази даже смрад мононоке перебил.

Никогда прежде Кёко не видела картину столь жуткую и трогательную одновременно. Мононоке, лелеющий смертного человека, чьё ки – прекрасное, мощное ки, некогда циркулирующее жидким огнём по венам, – он медленно и неизбежно поглощал все эти месяцы. Вовсе не побочные эффекты от лекарств мучили господина Шина, а их запретная связь, привязанность смерти к жизни.

Молодой господин, ослепший на войне, и его подруга детства, первая и единственная любовь, в чьих руках он добровольно расставался с жизнью.

Всё это время, пытаясь собрать воедино кусочки пазла, Кёко не понимала, что же не так… Теперь же, наконец, осознала: всё это время мозаика не собиралась, потому что отсутствовал самый важный его элемент.

Они со Странником опросили всех, кроме Рен.

Никуда и никогда, ни в какие странствия, Рен не уезжала.

– Эй, девчонка-оммёдзи! Ученица! Что с твоим проклятым мечом?!

Кёко вздрогнула от неожиданности, от шёпота, раздавшегося прямо из приоткрывшегося за спиной тансу[61]. По-прежнему сидя под окном, наблюдая за увлечёнными друг другом гашадакуро и его жертвой, она повернулась и увидела, как оттуда высунулась голова, вся блестящая от пота. Кёко не особо придавала значения тому, как выглядит управитель Коичи, даже не всматривалась ни разу в его лицо, но это определённо был он, хотя голос она его поначалу даже не узнала. Больше никакой натянутой любезности, а потому никаких высоких нот – грубый, хриплый. Как раз такой, какой она слышала тогда на крыше. Насколько же опытным, а главное, заядлым притворщиком нужно быть, чтобы даже голос иметь не один, а сразу несколько?

Его пальцы, отчего-то показавшиеся Кёко короткими и безобразными, сжимали красные лакированные ножны её Кусанаги-но цуруги.

– Какого ёкая ты носишь с собой сломанный клинок, тупица?!

А сам клинок, все пять его осколков, мерцали на полу под шкафом. Кёко сначала поплохело от этого зрелища, а затем она чуть не засмеялась, преисполнившись злорадства.

«Где он меч мой достал? Украл, чтобы против мононоке использовать? После того, что