Сказания о мононоке - Анастасия Гор

– Запечатываю!

И офуда стало много – каждый из шести листков расслоился ещё на десять, а каждый из десяти – на сто. И на всех, как на одном, тёмно-красные чернила и иероглифы, что вместе образуют дивный сад. И все устремились к стенам, окнам, потолку. Прилипли к дереву с бумагой, намертво приклеились, не оставив между собой ни одного суна свободного пространства даже на полу. Всю комнату словно обтянули непроницаемой тканью, откуда на них взирала тысяча цветков – сбоку, сверху, снизу. Всё сплошь в талисманах, а потому не войти, не выйти. И не сбежать, силою не проломить и даже не вырасти больше, как бы ни пыталась сделать это Рен, упёршись затылком в потолок и пополам согнувшись. Они заперли мононоке в ловушку – и себя вместе с ним.

– Выпусти меня! Выпусти!

Коичи выпрыгнул из шкафа очень не вовремя, очевидно, завидев Странника и сначала обрадовавшись тому, а затем запаниковав. Сиганул к двери, вместо того чтобы и дальше прятаться спокойно и пережидать; вцепился в неё пальцами, пытаясь сорвать бумажные талисманы, следящие за ним маленькими закорючками знаков вместо зрачков. Ни один ему, однако, не поддался. Тогда Коичи стукнул по фусума кулаком и завыл. Ключи на верёвке с маленькой фигуркой-нэцкэ в виде оленя на его поясе зазвенели.

Дзинь, дзинь, дзинь.

Странник оглянулся.

– Не могу. Если сниму хоть один офуда, весь барьер спадёт. Нельзя дать мононоке принять свой полноценный облик или сбежать. Ритуал изгнания уже идёт.

– Открой, кому говорю! – воскликнул тот, и снова тем самым голосом. Настоящим, таким же, как его искажённое яростью лицо. – А не то я…

– Не то что? Тоже задушите меня шнуром с нэцкэ и ключами?

«Зачем он это сказал?»

Рот Коичи приоткрылся обескураженно, брови так нахмурились, что почти легли ему на веки. Если бы Странник не был здесь единственным, кто мог их защитить, он бы наверняка и вправду вцепился ему в горло. Вот только Коичи ошибался.

Его Странник с самого начала защищать и не собирался.

«Зачем он это сказал?» – подумала Кёко снова, бросила испуганный взгляд на Рен, заметив, как та, борясь с обклеенным офуда потолком, от услышанного тоже вдруг застыла, будто вспомнила. А потом схватилась костяными пальцами за горло, тонкое, почти прозрачное, как один из тех глиняных сосудов в её мастерской, и сжала его так, как сжали тогда сзади ключным жгутом, прежде чем повалить животом на пол, чтобы она так и не увидела, кто это сделал.

Рен тихо ахнула. Рен всё поняла.

– Не могу… не могу пошевелиться, – выдавил Коичи, так плохо шевеля губами, что слов было почти не разобрать. Секунду назад он барабанил обеими руками по двери, но теперь застыл, неспособный обернуться даже тогда, когда гигантская костяная рука, молниеносно протянувшись через комнату, схватила его за пояс и дёрнула на себя. – Оммёдзи! Странник! Помоги мне!

Каждый раз, когда Кёко начинало казаться, что она наконец-то хотя бы чуть-чуть узнала Странника поближе, он делал что-то, что тут же убеждало её в обратном. Но в этот раз кое-что о нём она всё же поняла. Странник не врал, когда повторял это снова и снова:

– Моя работа не в том, чтобы помогать людям. Моя работа – изгонять мононоке.

– КОИЧИ!

Рен подняла кряхтящего и обездвиженного управителя в воздух. Невообразимо длинные пальцы, в сложенном виде напоминающие капкан из острых спиц, обогнулись вокруг него и надавили. Пропорции были ужасающими: огромный гашадакуро, который, не сдержи его офуда, уже был бы размером с тэнсю, и маленький жалкий человек. Снова треск костей и истошный вопль. Коичи сломался пополам, а затем Рен и вовсе раскрошила его в труху: сначала пережала бёдра и косточки таза, а затем подняла несколько пальцев выше, к рёбрам и груди. Кёко была готова поклясться, что слышит влажный звук, с которым лопаются его внутренние органы, превращаясь в кашу. Рен специально развернула его к себе лицом, чтобы он на неё смотрел, чтобы видел тот пустой скелет и череп, которыми он тоже скоро станет. Ноги Коичи лишь чуть-чуть дёрнулись над полом, а затем утратили чувствительность и обмякли. Руки выкрутились в судорогах, прежде чем Рен оторвала и их. Перебитые кости, как иглы, порвали кожу и вышли наружу, живот разошёлся тоже в области пупка, и нечто, похожее на лёгкие, вылезло и полилось у Коичи изо рта.

Рен не просто сжимала его в руке – она его раздавливала, разминала пальцами, как тесто, пока его нутро не хлынуло наружу с тошнотворным чавкающим звуком.

– Кёко, даймё! – закричал Странник вдруг, точно отдал приказ, и Кёко тут же пришла в себя.

Полупрозрачные муслиновые занавески, отделяющие спальное место от остальной комнаты, дрожали, закрученные ветром, который поднял гашадакуро вокруг себя. Словно танцевали вокруг кровати даймё призраки прошлого, несбывшиеся мечты, его чаяния и сам его дух. Последний уже выходил из тела, ибо даймё бился в конвульсиях на нагромождении футонов и кашлял, кашлял, выкашливал всего себя на простыню. Вязкая, смолянистая кровь пенилась на его лице, переполняя рот на пару с желчью, скапливаясь в ямочке на подбородке и стекая вниз.

«Даймё! – повторила Кёко себе. – Он сейчас захлебнётся!».

Она кивнула Страннику и бросилась вперёд, под шторы и некогда изящные руки Рен, которые уже давно убили Коичи, но продолжали мять, перемешивая кровь с костяной пылью, кожу с одеждой, плоть с холодом и небытием. Проворная, тихая, Кёко бесшумно проскользнула снизу, обошла гашадакуро и запрыгнула на высокую постель. Даймё уже не дышал к тому моменту, как Кёко подняла и толкнула его под плечи, переворачивая со спины на бок. То, что затопило ему лёгкие, брызнуло наружу, их освобождая. Шин Такэда судорожно вздохнул и опять закашлял, но булькать перестал. Нужно было вытаскивать его отсюда побыстрее, вот только как утащить на себе такую тяжесть?..

– Форма – гашадакуро, голодный скелет.

Послышался шелест, с каким Странник всегда снимает короб.

– Первопричина – задушенная служанка, узнавшая о предательстве и ставшая помехой из-за любви к молодому господину. Желание… Кёко!

Она как раз придумала, что делать: схватила и подтянула к себе простынь, порвала её на лоскуты и принялась обвязывать даймё под руки и грудь, чтобы попробовать стащить с постели и выволочь из комнаты. Хватит ли ей на это сил и что за грохот сзади, словно дребезжит и раскатывается повсюду мебель, Кёко подумать не успела. Повернуть голову – тоже. Тело прекрасно слушалось её всего мгновение назад, а