Сказания о мононоке - Анастасия Гор

Кёко двигалась на ощупь. Волна схлынула, тело стало лёгким, руки и ноги снова вернули себе подвижность, и она снова могла соображать. Где она сейчас? Где все?

«Это чистая любовь. Она светла. Почему же тогда вокруг меня темно?»

Да, вокруг было действительно темно. Лишь голос Рен стал для Кёко ориентиром – звонкий, чёткий, уже не эхо былых дней, которые не вернуть, а зов. Она тоже была где-то здесь, в этом жёрнове, где перемалывались мысли и чувства, прошлое и будущее, человеческое и злое в мононоке. Кёко сосредоточилась на себе, на своём кимоно, которое на ней почему-то было солнечно-жёлтым, обвязанное коралловым оби с мечом в красных лакированных ножнах на боку. Иллюзия. Должно быть, навеянный мононоке сон. Удивительно, сколь он был реалистичен и в то же время прозрачен, как вода: где-то за ним, снаружи, Кёко слышала лязг металла, звон цукумогами, грохот мебели и крики. То был Странник. Они всё ещё в тэнсю, а Кёко – внутри Рен.

– Отпусти меня, – сказала Кёко громко, задрав голову куда-то вверх.

«Нет, – ответила она тоже откуда-то отовсюду разом. – Пока ты здесь, оммёдзи не станет меня изгонять».

– Почему это?

– Сейчас ты часть меня. Изгонит – и нам придётся уйти вместе.

Кёко нервно хохотнула:

– Боюсь, ты плохо его знаешь, моего учителя. Разве ты не видела, как он принёс Коичи тебе в жертву? Не думаю, что моё присутствие в… тебе станет для него помехой.

«Тебя не отдаст. Ты его ученица. Он обещал Ёримасе присматривать за тобой».

Грудь Кёко поднялась, вздулась, хотя здесь ей можно было не дышать. Поместье Хакуро, окружённое ивами с колышущимися на них симэнава. Дюжина пустых и заброшенных комнат с соловьиными полами и террасой, на которой поколениями пили чай и где теперь высыхали талисманы на продажу. Когда Странник зашёл в комнату к её дедушке, полы не издали ни звука под его весом. Он остался с парализованным Ёримасой наедине, чтобы спросить у него, как у главы клана, согласен ли он отдать ему Кёко в ученицы. Она так и не узнала, что Ёримаса тогда ответил, и ответил ли вообще, учитывая, что уже несколько месяцев ничего не говорил.

«Речь же об этом, да? – растерялась Кёко. – Странник тогда пообещал дедушке присматривать за мной?».

«Нет, – ответила Рен, и Кёко вздрогнула, удивлённая, насколько тесно сейчас, оказываются, они связаны, почти переплетены. Ещё немного – и станут одним целым. – Я о метели».

– Какой метели?

Рен не ответила. Кёко потрясла головой, ущипнула себя за щёку, но не почувствовала боли. Не потерять себя, находясь в ком-то другом, тем более внутри мононоке, было сложно. Что это вообще за обратная одержимость такая?! Почему каждый раз, когда Кёко думает, что в этот раз она таки подготовилась к любому исходу, оказывается ровно наоборот? Так теперь всегда будет?

– Рен, тебе нужно уйти, – заговорила Кёко снова миролюбивым тоном. – Ты не можешь защищать Шина вечно. У него для этого есть Рео и другие слуги… Он мужчина, воин. Он даймё. Шин не маленький ребёнок.

«Уйти? – кажется, это было всё, что она услышала. Кёко всё ещё не понимала, откуда звучит её голос, и из-за этого ей приходилось крутиться на месте, барахтаться в темноте. – Я не ты. Я не бросаю тех, кого люблю».

А вот это уже была пощёчина! Пока Кёко перебиралась вплавь через воспоминания Рен, та купалась в воспоминаниях Кёко. Рыжая копна волос… Нет, даже целых три. Вкус бобовой пасты. Беременный живот, бархатная ива, Аояги… Кёко потребовалась вся её сила воли, чтобы не дать Рен победить так просто и лишить её того равновесия, которое она находила там же, где теряла – в свой семье.

– Я их не бросала! – раздражённо воскликнула она. В последний раз Кёко приходилось так нелепо оправдываться, когда она порвала деревянным мечом шёлковые сёдзи и схлопотала подзатыльник от ещё живого отца. – Я не отрицаю, что сама приняла это решение, но это не значит, что оно далось мне просто. Я ушла только для того, чтобы однажды к ним вернуться. Думаешь, я не скучаю и не боюсь, что у меня этого не выйдет? Думаешь, не жалею, не допускаю мысли, что всё было зря? Иногда нам приходится оставить тех, кого мы любим, – крикнула Кёко в темноту. – Это неизбежно, чтобы все – вы оба – смогли двигаться вперёд.

Рен снова надолго замолчала. И её воспоминания, весь этот водоворот, то и дело норовящий снова затянуть Кёко и засосать на дно, наконец-то тоже успокоился, улёгся. Мелкая, тревожная рябь пришла на смену захлёстывающим волнам. Кёко воспользовалась этим: шагнула куда-то, пытаясь к душе Рен приблизиться, и постаралась быть помягче. Как Кагуя-химе, которая её взрастила. Как Странник, когда доставал глиняную рыбку для конаки-дзидзи. Как человек, а не оммёдзи.

– Гашадакуро появляется из костей тех, кто сражался, но проиграл, – прошептала Кёко. – Ты яростнее любого самурая сражалась за своего господина. Действительно «воин» и «северный ветер».

«Это имя… – всхлипнула темнота. – Такое глупое! Такое горькое… Глупый Шин!»

– Ты помнишь своё первое имя? Настоящее? Которое принадлежало тебе до того, как тебя забрали.

«Нет. Или да… Мама… Кажется, мама называла меня… Кастория?»

– Смотри, как я сломала самое дорогое, что обещала защищать, Кастория, – сказала Кёко, накрыла пальцами рукоять меча и на треть вытащила его из ножен. Даже в пустоте, в этом идеальном сне, сотканном из их потерь, мечтаний и надежд, тот был разбит на части. Пять осколков осыпались обратно в ножны, и в пальцах Кёко осталась лишь железная рукоять с некогда прекрасной золотой гардой, через которую летели дракон и лепестки цветов. – Его уже не починить. С твоим господином будет то же самое.

«Что ты имеешь в виду?»

– Мононоке питаются человеческим ки, чтобы поддерживать своё существование. Это для них – для вас – инстинкт, как для людей дышать. Ты ведь заметила, что Шину становится хуже? Речь не только о глазах. Его слабость, бледность, кашель…

«Да… Я думала, это из-за лекарств. Эти глупцы, что зовут себя врачевателями, дают ему бесполезные настои…»

– Дело не в настоях. Ему так плохо, потому что ты отказываешься его оставить. Он не исцелится до тех пор, пока ты не уйдёшь, Кастория, а коль останешься… Скоро Шин умрёт.

«Ты не врёшь? Это… не исправить по-другому?»

– Нет. Там, где мононоке, всегда смерть. Я уверена, что ты и сама это понимаешь. Тебе надо обрести покой.

«Без него я