Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Они быстро пересекли территорию дворцов, где знаменитые башни возвышались над ними, точно деревья в лесу – над кроликами, и вышли на мощенные черной брусчаткой улицы Мати.

Слуги и рабы, завидев паланкин Биитры, принимали самоуничижительные позы. Немногие проснувшиеся в столь ранний час и вышедшие из дому утхайемцы кланялись, смиренной позой демонстрируя, что признают различие между собой и тем, кто, возможно, однажды откажется от своего имени и станет хаем Мати.

Но Биитра едва замечал этих людей, он мог думать лишь о механизмах для добычи руды, которые были его настоящей страстью, – о водоподъемниках, дробилках и лебедках. Заодно прикинул, что до рудника он доберется еще до того, как резвое солнце ранней весны поднимется на две ладони.

Оставив горы за спиной, процессия двинулась южной дорогой и вскоре пересекла извилистый мост через Тидат, чьи воды еще несли с собой запахи породившего ее ледника.

Впереди лежала равнина с разбросанными по ней предместьями, фермами, зелеными лугами и полями озимой пшеницы. Почки на деревьях полопались, еще немного, и весна вступит в свои права, вернет похищенный зимой дневной свет.

Гонец рассказывал Биитре о происшествии, но для полноты картины этого было недостаточно, к тому же на полпути к цели ветер усилился, и его свист в ушах сильно мешал беседе.

Впрочем, по мере приближения к руднику Биитра все четче представлял его схему.

Это не первый рудник, который Дом Дайкани арендовал у хая. В первом шесть стволов для проветривания, а здесь четыре. Вот так постепенно, шаг за шагом, Биитра мысленно восстановил весь план рудника и увидел возникшую перед собой задачу так четко, словно ее начертили углем на доске или высекли резцом на каменной плите.

К тому времени, когда впереди показались надворные строения нижнего города, пальцы у Биитры онемели от холода и из носа текло. И созрело четыре версии случившегося, а еще накопилось с десяток вопросов, которые требовали подтверждения его правоты.

Сразу по прибытии Биитра, забыв о хлебе и чае, направился к входу в шахту.

Хиами сидела возле жаровни, вязала шарф и слушала, как юный раб поет песни времен Старой Империи. Голос у мальчика был высокий и красивый, а песня рассказывала о почти забытых императорах, о том, как они любили и воевали, проигрывали сражения, одерживали победы и погибали.

В таких песнях поэты и плененные ими духи-андаты вели свою глубоко личную войну. Их битвы были полны красоты, их искренность – на грани жизни и смерти. Песни эти были древними, но в них хватало с избытком непристойных намеков и рифмованного сквернословия.

Хиами не любила, да нет, просто терпеть не могла сочиненные после Великой войны песни о разрушенных дворцах и покоренных землях.

Новые песни рассказывали о хайеме, о междоусобной вражде. В них из трех братьев, претендующих на трон хая, два погибали, а третий, выживший, забывал свое имя и обрекал уже своих сыновей на очередной круг братоубийства.

Эти песни могли быть плачем о погибших, могли восхвалять одержавших победу… Любой вариант вызывал у Хиами тошноту. Ее умиротворяли другие песни, да и вязала она, только когда понимала, что это простое занятие поможет обрести покой.

В комнату вошла юная служанка в скромном платье, подходящем для траура, и приняла позу, которая говорила о прибытии гостя, по статусу равного Хиами.

– Идаан, дочь хая Мати.

– Я знаю, кто такая Идаан, – не отрываясь от вязания, резко ответила Хиами. – Скажи еще, что небо голубое.

Служанка зарделась и суетливо попыталась изобразить сразу три разных жеста. Ни один, естественно, закончить должным образом не удалось.

Хиами пожалела о своей реакции на слова молоденькой челядинки, отложила вязанье и приняла позу мягкой команды.

– Приведи ее. И принеси стул поудобнее.

Служанка одной позой выразила благодарность и дала знать госпоже, что поняла распоряжение, после чего быстро удалилась.

Почти сразу в комнату вошла Идаан.

Ей еще не было и двадцати, так что по возрасту она годилась Хиами в дочери. И красавицей она не была, но это мог увидеть только знающий толк в настоящей красоте.

В иссиня-черные волосы вплетены серебряные и золотые нити, глаза подкрашены, а кожа благодаря пудре бледнее натуральной. Платье из шитого золотом синего шелка выгодно подчеркивает крутые бедра и грудь.

Какому-нибудь мужчине или малоопытной девушке Идаан показалась бы первой красавицей города, но Хиами умела различать то, что дано человеку от природы, от того, чего он достиг благодаря своим умениям. И коль скоро эффект был един, из этих двух качеств она выше ценила второе.

Обе приняли позы приветствия, которые весьма слабо передавали признание того, что Идаан имеет кровное родство со старым хаем и что Хиами, старшая из этих женщин, может вскоре стать супругой нового хая.

В комнату мелкими шажками быстро вошла юная служанка со стулом в руках. Беззвучно поставила ношу на пол и попятилась к двери. Хиами жестом остановила ее и указала на поющего раба. Служанка приняла позу послушания и увела мальчика с собой.

Когда они исчезли за дверью, Хиами с улыбкой указала гостье на стул. Идаан приняла позу благодарности, уже не такую официальную, как первоначальная поза приветствия, и села.

– Мой брат во дворце? – спросила она.

– Нет. На одном из рудников что-то случилось, боюсь, он там весь день проведет.

Идаан нахмурилась, но лишь слегка, чтобы не показать, насколько расстроена. Сказала лишь:

– Странно это – один из сыновей хая месит грязь в руднике, словно простой шахтер.

– У мужчин свои слабости, – улыбнулась Хиами. Но улыбка тотчас слетела с лица, и вопрос прозвучал уже серьезно: – Как самочувствие твоего отца? Есть ли перемены?

Новая поза Идаан одновременно выражала принятие и отрицание.

– Пожалуй, нет. Врачи за ним наблюдают. Вчера вечером он смог поесть супа, и так уже десять дней кряду. И цвет лица стал получше.

– Но?

– Но он все равно умирает.

Интонация была ровной, спокойной, как будто Итаан говорила о лошади или о каком-нибудь чужаке.

Хиами уронила недовязанный шарф в стоявшую возле ног корзину. Горло сжалось от страха так, что она даже не могла сглотнуть.

Старик умирает, а значит, время на исходе.

Три старших сына хая – Биитра, Данат и Кайин Мати – жили в ладу, насколько это было возможно. Шестой сын много лет назад заставил всех переволноваться, когда отказался от клейма, после чего исчез. С тех пор Ота не давал о себе знать, и все решили, что он либо выбрал себе другой путь, либо умер в безвестности. Так