Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин

неудачный год; но и его коснулось это бедствие: десятки акров прекрасных ухоженных персиковых садов стояли пустыми. В мае и июне он часто ходил туда и подолгу бродил по траве между деревьями, а потом, тяжело ступая, возвращался домой хмурый и напряженный. В июле из Ракавы пришел второй письменный отказ на его прошение о переписке с сыном. В тот вечер Гвиде долго не мог уснуть, хотя лег очень поздно; он лежал без сна, не зажигая огня и довольствуясь светом далеких звезд. По беззвучному дыханию Элеоноры он понимал, что и она тоже не спит, а потому сказал негромко, но довольно сердито:

– Ты не должна ночи напролет думать о нем!

Элеонора не ответила.

– Постарайся все же уснуть. Эти бессонные ночи до добра не доведут, – уже более мягко проворчал он.

– Я знаю.

Они лежали рядом и молчали, слушая, как плывет над миром теплая летняя ночь и в кустах вдоль дороги стрекочут кузнечики.

– Милый мой, милый! – воскликнула Элеонора, поворачиваясь к мужу и нежно обнимая его; но даже она, основа всей его жизни, его единственная вечная радость, не могла его утешить.

В ту ночь не спала и Лаура. Окно ее спальни выходило на поля, где неумолчно звенели кузнечики и цикады. В июне Лауре исполнилось двадцать три. Именно этот возраст она давно уже определила для себя как некий водораздел. Когда-то двадцать три года казались ей невероятно далекими, практически недосягаемыми. Так было даже в двадцать лет. Но когда ей все же действительно стукнуло двадцать три, она решила: все, юность прошла, пора становиться мудрее, пора жить более размеренной жизнью, пора наконец перестать метаться – в общем, пора стать настоящей женщиной.

Но пока что она не чувствовала в себе ни уверенности, ни мудрости, и вообще ей было хуже, чем когда-либо прежде, а что самое страшное, она все острее ощущала свое одиночество.

Три недели назад, днем, к ним забежала Пьера и предложила Лауре почитать вслух какую-то книгу. Они устроились на своем излюбленном месте у лодочного сарая, но книгу так и не открыли. Пьера, очень оживленная и очень хорошенькая в новом цветастом ситцевом платьице, явно хотела что-то рассказать своей лучшей подруге.

– Ну? – сказала наконец Лаура, довольно лениво и как бы поддразнивая. – Я ведь тебя ни о чем не спрашиваю, верно? Так что, пожалуйста, скажи уж сама, о чем я должна тебя спросить?

– Ни о чем! Ну хорошо, спроси: кто сделал мне предложение? – Пьера вспыхнула и дунула на белую головку одуванчика.

– Господи! Да ты охотница за трофеями! И сколько еще раз Сандре будет просить твоей руки?

Александр Сорентай, бессовестно обманутый дочерью адвоката Марией Ксеней, сбежавшей за две недели до свадьбы с каким-то коробейником из Вермаре и с тех пор ни разу не появившейся в Партачейке, некоторое время глубоко страдал. Этот жестокий обман затмил даже вялотекущие сплетни о разорванной помолвке Пьеры. Впрочем, страдал Александр недолго и вскоре возобновил осаду другой крепости, Пьеры, которая была его первой любовью и с которой он даже был когда-то тайно помолвлен. На сей раз он ухаживал за ней в открытую, почти демонстративно, не стыдясь и не опасаясь повредить ее репутации, поскольку все видели безуспешность его попыток. «Все ухаживает и ухаживает за ней, а она-то все его отшивает и отшивает», – сказала Марта Астолфея, и все приняли это как итог. «Ну что, все ухаживает?» – непременно спрашивал Эмануэль, когда Пьера с отцом заходили к Сорде в гости и после ужина все усаживались на знаменитой террасе над озером, и Пьера отвечала: «О да, дядюшка, а я его все отшиваю!» Сперва ее даже огорчали эти ухаживания, поскольку она так и не смогла избавиться от чувства вины перед Александром после того письма, посланного ею из Айзнара. Однако его упорство сперва истощило в ней способность ему сочувствовать, а затем – и терпение. Она вежливо и ловко избегала ситуаций, которые обидели бы родителей Александра, желавших этого брака, но подбирать объедки после дочери адвоката ни в коем случае не собиралась.

– Ох уж этот Александр! – сказала она. – Нет, Лаура, это совсем не он! И так неожиданно… Просто как снег на голову! Но ты ни за что не догадаешься, кто это!

– Действительно… – Лаура мысленно перебирала возможных кандидатов. – У нас тут никого больше подходящего нет, особенно на роль твоего жениха.

– Наш управляющий, Гаври.

– Что с ним?

– Это он!

– Гаври? – Лаура была потрясена.

– Да. Ни с того ни с сего. И ведь раньше ни словечком не обмолвился. Хоть бы как-то меня подготовил, что ли! Даже не намекнул ни разу. Да он вообще обычно со мной не разговаривает, разве что по делу. И что касается работы, мы с ним отлично ладим, это правда. И вдруг, представляешь, он с трудом отрывается от документов об уплате ренты и прямо так сразу делает мне предложение! Так и сказал: «Контесина, согласны ли вы…» Нет, я просто не сумею это изобразить! Но честное слово, у меня нет ни малейшего желания над ним смеяться! По правде говоря, мне даже чуточку грустно.

– Но ты же сказала «нет»?

– Конечно.

Лаура, помолчав, снова спросила:

– Это из-за… разницы в вашем положении?

– Что ты хочешь этим сказать? Что он сын фермера, и, очевидно, незаконный? Неужели ты действительно так плохо обо мне думаешь? Я-то боялась, что это ему в голову придет, но чтобы тебе… Ну ладно. Хотя кое-кто действительно именно это учел бы в первую очередь. Но клянусь: если бы я хотела выйти замуж за Берке Гаври, я бы вышла! Мало того, в известной степени мне даже жаль, что я за него не выйду. Я же сказала: мы с ним отлично сработались, и я уверена, что вместе мы могли бы превратить папино поместье в нечто совершенно выдающееся. И он это, по-моему, отлично понимает. Возможно, именно потому ему пришла в голову мысль жениться на мне. Он человек очень практичный и очень честолюбивый. Но, увы, не тот, за кого я хочу выйти.

В голосе Пьеры не было ни растерянности, ни насмешки. Лауре еще не приходилось слышать, чтобы она говорила так резко и так разумно. Собственно, ей нечего было возразить Пьере. И вскоре подруги выбрались из своего убежища за лодочным сараем. Пьера спешила: ее ждал отец; граф уже больше месяца болел. Лаура поднялась к себе и наконец дала волю собственным чувствам. «Трус! – шептала она в гневе, не находя более никаких слов, чтобы выразить все то, что так долго терзало ее душу и теперь превратилось в жалкие руины. –