Всё об Орсинии - Урсула К. Ле Гуин

страстного стремления к Богу. В здешних местах даже определение имелось, подходящее для подобных случаев. «Нашло на него», – говорили про такого человека. «И чего это Томас Сорентай все в церковь ходит?» – «Да, видно, нашло на него…» Страдания, несчастья, тайна – из-за чего на них «находило»? Они и сами не могли бы, наверное, объяснить, но состояние это распознавали сразу. Вот и Лаура Сорде сразу его распознала. Она снова посмотрела туда, где в темном углу стоял Гаври. На него что, тоже «нашло»? В какую же западню угодил этот любитель охотиться в горах? Странные все-таки мысли приходят ей в голову порой! Иногда она бывала до слез тронута, всего лишь увидев в церкви кого-то из местных мужчин, который, встав на колени, демонстрировал всем грязные подошвы своих башмаков и низко склонял обнаженную голову, моля Господа о помощи. Она привыкла к этому зрелищу, и все равно оно вызывало у нее жалость, близкую к стыду.

Гаври вышел из церкви следом за Лаурой, сразу же подошел к ней и заговорил. Молодой Касс уже ждал ее, вот-вот должен был выйти и отец Клемент, и она, чувствуя себя хорошо защищенной, держалась довольно смело и не скрывала своего любопытства, желая раззадорить этого человека, который боялся на нее смотреть.

– Что это вы сюда пришли сегодня? Неужели на вас тоже «нашло»?

– Я пришел, чтобы увидеть вас, – сказал он.

Ей показалось, что сердце у нее остановилось; она мгновение помедлила, но взяла себя в руки и пошла дальше с ним рядом.

– Зачем же я вам понадобилась? – спросила она наконец и нахмурилась: собственный тон, лицемерный, фальшивый, был ей отвратителен.

– Не знаю. Просто пришел, потому что захотелось вас увидеть. Вот и все.

– Ну что ж, прекрасно. Вот вы меня и увидели.

Он остановился у церковных ворот и посмотрел ей прямо в лицо. Они были одного роста, и глаза их тоже оказались на одном уровне.

– Вы-то на меня хоть раз посмотрели? – спросил он, и Лаура испуганно огляделась: Касс отвязывал лошадь, богомольные старушки, переговариваясь, уходили в деревню по тропе. Вряд ли они что-нибудь слышали, хотя он сказал это очень громко, точно они были здесь совершенно одни, и так страстно и требовательно, что ей стало страшно. Но привычка к самозащите, видно, оказалась в нем сильнее страсти. Стоило Лауре шевельнуться, как он насторожился, чуть отвернулся от нее и заговорил гораздо тише:

– Почему вы спросили, что это на меня «нашло»? Какое вам дело?

Лаура начала поспешно оправдываться:

– Извините, что я так сказала.

– Ах «извините»? Ну так и оставьте меня в покое! Слышите? А? – Он задыхался, как и тогда, полгода назад, когда стоял возле нее в цветущем саду. Вдруг он отшатнулся и исчез в сумеречной мгле, уже окутавшей обсаженную соснами дорогу на Сан-Лоренц.

Когда Касс вез Лауру и отца Клемента домой, священник спросил у нее:

– О чем это вы с Берке Гаври беседовали?

Голос у старика был зычный, и Лаура знала, что теперь все в Валь-Малафрене, даже звери в темном лесу поблизости, знают, что она «беседовала с Берке Гаври».

– Да так, ни о чем.

– А?

– Я сказала, ни о чем.

– Ах вот как? А мне показалось, он тебе что-то важное сказал.

Лаура не ответила.

– Он малый хороший, – по-прежнему громко и с чувством произнес отец Клемент. – Не хуже других, что бы там о нем ни говорили.

– А я никогда ничего такого о нем и не слышала, – заметила Лаура и тут же почувствовала себя соучастницей Гаври.

Отец Клемент был доволен: нашлась новая слушательница для старых сплетен! Устоять перед таким искушением было невозможно. Он никогда не задумывался, что можно и чего нельзя говорить и рассказывать священнику; ему и в голову не приходило, что распространяемые им слухи могут кого-то оскорбить или навредить кому-то. Для него все это были только слова, занятные истории, приправа к обычной пресной жизни.

– Неужели ты никогда не слышала, что о нем в Альтесме болтают?

И он поведал Лауре, что Гаври уехал из Валь-Альтесмы потому, что там, в деревушке Кульме, от него забеременела одна девушка, дочь местного фригольдера.

– У нее в семье и мужчин-то не было, одни женщины, да еще ее старый дед. Тамошние жители говорят, ей ничего другого не оставалось, как всем рассказать. А ему из Альтесмы пришлось уехать. И он тогда перебрался в Раскайну, служил там помощником управляющего. Говорят, он и там грозой местных девиц был.

– Господи, что за глупости! – воскликнула Лаура. – Если бы все это было правдой, граф Орлант никогда бы такого управляющего не нанял.

– Это почему же? – удивился старый священник. – Нет, милая, это все чистая правда. Правда и то, что здесь от Гаври пока что никому никакого беспокойства нет. Он и человек неплохой, и управляющий хороший. Никто про него ничего иного в Валь-Малафрене и не скажет. – Отец Клемент поискал подходящую мораль и с удовлетворением закончил: – Молодые парни, прежде чем остепениться, всегда перебеситься должны.

«Что ты-то в этом понимаешь, старый жирный каплун?» – сердито подумала Лаура, а вслух попеняла старику за то, что он передает сплетни. Отец Клемент вдруг засуетился и растерянно посмотрел на нее. Он никак не ожидал, что из-за какой-то «истории» эта милая, высокая девушка с тихим голосом так сердито набросится на него. В минуты гнева Лаура была очень похожа на своего отца.

– Но я же сразу сказал тебе, что человек он хороший! – взмолился отец Клемент.

– Хороший! Если он действительно поступил так, как вы рассказываете, то как же можно называть его «хорошим»? Все, довольно. Я больше не желаю об этом говорить!

Этот разговор слышали не только деревья на склонах горы Сан-Лоренц; слышал его и охотник Гаври, спрятавшись за стволами деревьев. Слышал и все понял.

Самое ужасное было то, что они, практически не сказав друг другу ни слова, ни разу друг друга не коснувшись, отлично друг друга чувствовали и понимали. И спрятаться от этого было некуда.

Она всегда считала, что по-настоящему понять человека можно только душой, а голос плоти – это та тьма, что скрывает свет и только мешает пониманию. Теперь же ее уверенность в этом рухнула сама собой. Именно душа-то и одинока, понимала она с отчаянием, именно душа и умирает во мне сейчас. Лишь во плоти дано нам познать единение, и плотью своей цепляемся мы за настоящее, которое для нас длится вечно. И мрачные тени не исчезнут, не оставят невинную детскую душу купаться в лучах света, ибо то, что пребывает с нами всегда, есть тьма, неясность мыслей и тяжесть собственного тела, способного отбрасывать тень. Дыхание