Лесная обитель - Мэрион Зиммер Брэдли

являются к тем, кого покинули в мире живых. – Внезапно девушка испугалась; голос ее разом посерьезнел. – Гай, скажи, что ты просто дразнишься – я ведь действительно вижу тебя перед собою наяву, живого и невредимого, правда? – И Гай вдруг остро осознал, что она, в сущности, еще совсем ребенок.

– Это в самом деле я, – устало промолвил он. С тех пор, как он был здесь в последний раз, он не раз смотрел смерти в глаза и сеял смерть вокруг себя; он видел свое будущее в глазах новорожденного сына. Прежде он был мальчишкой. А сейчас он – мужчина, он научился думать и рассуждать, как подобает зрелому мужу. Неудивительно, что Юлия сбита с толку происшедшей в нем переменой.

Юлия шагнула к нему и коснулась его руки.

– Да – ты живой, – промолвила она уже более уверенно. – А ты повидался со своей бритткой? – Она вопросительно подняла глаза.

– Повидался… – начал было он, подбирая слова, чтобы рассказать ей обо всем, что случилось. Юлия имеет право знать, что за муж ей достанется.

Но не успел он заговорить, как послышались спотыкающиеся шаги Лициния и постукивание костыля по мозаичному полу, и момент был упущен.

– Вот ты и вернулся, милый мой мальчик! – Лициний, казалось, искренне ему обрадовался. – Полагаю, это значит, что у нас тут скоро быть свадьбе!

– Надеюсь, что так, мой господин, – отозвался Гай. Ему хотелось верить, что его нерешительность сочтут за скромность. Хорошо бы, коли так, – ведь если Юлия откажется за него пойти, как же он сможет выполнить обещание защитить Эйлан и сына?

Юлия просияла улыбкой. Возможно, женитьба на этой девушке имеет свои преимущества. Она поймала взгляд жениха и залилась румянцем.

– Пойдем, посмотришь на мое свадебное покрывало, – нежно позвала она. – Я его несколько месяцев вышивала. Отец, правда ведь, Гаю уже можно показать? – Девушка умоляюще подняла глаза на Лициния.

– Конечно, можно, родная, но мне все равно кажется, что тебе следовало довольствоваться простым льняным покрывалом. Что было достаточно хорошо для девушек времен Римской республики, то и тебе отлично подошло бы, – проворчал прокуратор.

– Ну и где она теперь, эта ваша Республика? – дерзко возразила Юлия. – Я мечтала о покрывале, изысканнее и великолепнее которого в целом свете не сыщешь, – и, не сомневаюсь, ты тоже хотел для меня самого лучшего!

Покрывало и впрямь оказалось на диво роскошным: из невесомого огненно-алого шелка, по которому Юлия вышила золотой нитью цветы и плоды.

Как только девушка вышла, Лициний потихоньку отвел Гая в сторону.

– Я назначил официальную помолвку на конец месяца, до наступления несчастливых мартовских календ. Твой отец приехать не сможет, но в апреле – когда мои авгуры[34] определят благоприятный день для свадьбы – легат наверняка сумеет какое-то время обойтись без него. Время, конечно, поджимает, но думаю, мы все успеем. Иначе придется отложить свадьбу до второй половины июня[35], а ведь моей дочери и так пришлось прождать лишний год, пока ты был в отъезде, добывая славу в сражениях с каледонцами. – Прокуратор благодушно улыбнулся. – Ты ведь не возражаешь, мой мальчик?

– Нет-нет, все замечательно… – еле слышно промолвил Гай. Любопытно, что они все стали бы делать, если бы он сказал: «Возражаю!» Зачем Лициний вообще удосужился поинтересоваться его мнением?

В атриум вернулась Юлия и подошла к нему, и Гай понял, что не может предать доверия, которым светятся эти темные глаза. Их с Эйлан любовь была изначально лишена будущего; может, он сумеет дать счастье хотя бы этой юной римлянке.

В дверной проем струился водянисто-бледный солнечный свет: незадолго до того прошел дождь. Эйлан медленно бродила по дому. Одеваясь, она непроизвольно прислушивалась к тихим звукам, что ребенок издавал во сне. После приезда Гая молодая женщина быстро пошла на поправку, но движения все еще причиняли боль. Роды истерзали ее тело; она легко уставала.

Малыш, запеленутый в старую накидку, мирно спал в своей корзинке. Эйлан на мгновение остановилась, залюбовавшись сыном. Ей казалось, будто в курносом носишке и в темных перышках бровей она смутно различает черты Гая – и от этого маленький Гавен казался ей еще красивее.

Эйлан ненадолго присела, не сводя глаз с детского личика. «Гавен… – повторяла про себя она. – Мой юный король!» Что бы подумал Мацеллий, если бы однажды узнал о внуке? Ей захотелось взять малыша на руки, но ведь предстояло переделать еще столько дел, а ребенок крепко спал. Так крепко, что Эйлан наклонилась поближе, прислушиваясь к его тихому дыханию. Успокоившись, она снова выпрямилась.

С трудом натягивая на себя по одному предмету одежды за раз и подолгу отдыхая, Эйлан наконец-то привела себя в порядок и расчесала и заплела свои длинные волосы. Обычно ей помогала Аннис, но сегодня Эйлан услала старуху в деревню пополнить запасы еды. Молодая женщина сохраняла свою тайну так долго; нечего служанке здесь делать, когда явится Арданос!

Эйлан обвила косу вокруг головы – по-новому, как почтенная матрона. Может, уверенности у нее поприбавится, если Арданос увидит в ней взрослую женщину, а не перепуганную девчонку?

Что старику здесь понадобилось? Здравый смысл подсказывал, что он прикажет ей возвращаться в Лесную обитель, – но снова и снова накатывал леденящий страх. Неужто архидруид все-таки надумал отослать ее прочь?

В голову Эйлан закралась отчаянная мысль убежать к Гаю, если тот еще не женился. Или, может статься, она сможет укрыться у Майри – лишь бы отец не воспротивился. Кейлин рассказала, что Бендейгид вернулся с севера, тощий, точно изголодавшийся за зиму волк, и такой же озлобленный – после того, как надежды бриттов потерпели крах. Но пока он тихо-мирно живет под кровом своей старшей дочери, римляне его вряд ли потревожат.

Как только к Эйлан вернутся силы, она сможет сама позаботиться о себе и своем ребенке, нанявшись на какой-нибудь хутор. Здоровый мальчишка всегда себя прокормит. Однако мудрее будет утаить, кто его отец. А сама она привычна к любой работе по дому: умеет ткать и прясть, доить коров и сбивать масло; она сумеет содержать и себя, и сына, если понадобится. Эйлан вздохнула и присела на постель, понимая: все это только пустые фантазии.

Эйлан слыхала, что римские весталки имеют право покинуть храм по достижении тридцати лет, но освободить Верховную жрицу может только погребальный костер. Она не забыла, как Арданос, впервые услышав о ее беременности, приговорил к смерти ее саму и ее нерожденное дитя; а Бендейгид когда-то грозился задушить дочь своими руками. Но, право, если бы друиды и впрямь собирались ее убить, то им незачем было ждать так долго.

К