Лесная обитель - Мэрион Зиммер Брэдли

Гай набросил край тоги на голову и отсалютовал маленьким терракотовым статуэткам домашних богов.

– Огнем и водой приветствую тебя как мою супругу и жрицу моего дома, – хрипло проговорил Гай. Он полил водой ей на руки и подал полотенце, а затем вручил ей тонкую восковую свечу, от которой полагалось зажечь огонь.

– Да благословят нас боги на брачном ложе и за трапезным столом, да помогут мне родить тебе многих сыновей, – ответила ему Юлия.

Брачная постель стояла у стены. Гай подвел к ней жену и неловкими пальцами принялся развязывать особый сложный узел на ее шерстяном поясе[37], гадая про себя, сколько пылких новобрачных, потеряв терпение, просто-напросто разрезали эту штуковину. По крайней мере, теперь и он может освободиться от тоги с ее бессчетными складками.

Юлия лежала на широком ложе, натянув покрывала до самого подбородка, и не сводила с него глаз. Поутру вдовам торжественно предъявят окровавленные простыни – как свидетельство того, что брак совершен; но Гаю при этом присутствовать не обязательно. В любом случае он не сомневался, что Юлия, практичная до мозга костей, заранее припасла мешочек с куриной кровью – на случай, если муж ее будет слишком пьян, чтобы исполнить супружеский долг. Ему рассказывали, что на это сообразительности хватает почти у всех невест.

Однако ж Гай хоть и захмелел, но не настолько, а если и ласкал жену скорее умело, нежели страстно, то, во всяком случае, был с нею нежен, а Юлия, юная и невинная, большего и не ждала.

Глава 21

Эйлан возвратилась в Вернеметон только в марте: хоть Кейлин и обещала, что сына ей отдадут, молодая мать снова слегла – таким потрясением стало для нее расставание с ребенком. Выплакав свое горе, Эйлан постепенно осознала, что, даже когда малыша вернут, все будет уже не так, как раньше.

Спустя несколько дней грудь перестала ныть. Эйлан поняла – теперь ее сына будет кормить другая женщина. Другая женщина станет укачивать его долгими ночами, похлопывать по спинке, чтоб срыгнул, успокаивать его; другая женщина возьмет на себя отрадный труд купать маленькое упругое тельце. Другая женщина, склонясь над колыбелькой, станет убаюкивать малыша песнями, которым когда-то научила ее мать. Другая, но не Эйлан. Она не может – не должна – нянчиться с сыном, или утратит все, ради чего столько выстрадала.

Чтобы скрыть подмену, объявили, что Верховная жрица больна; однажды глубокой ночью Эйлан перевезли обратно в Лесную обитель, а Диэду тайно отправили совершенствоваться в бардовском искусстве на Эриу, как обещали. Заговорщики надеялись, что к тому времени, как она вернется, все позабудут, что когда-то в Вернеметоне были две девушки, похожие друг на друга как две капли воды. Кинрик все еще находился в плену, так что Диэда не смогла бы с ним воссоединиться, даже если бы захотела. В конце концов, Диэда вроде бы примирилась с тем, что поедет учиться у бардов в стране, не затронутой влиянием Рима.

Лишь теперь, снова приступив к обязанностям жрицы-Прорицательницы, Эйлан осознала, что отныне и впредь ей предстоит почти все время проводить в одиночестве. Ведь теперь она занимала высокое положение Владычицы Вернеметона; кроме того, и Диэда, заступив на ее место, почти не покидала своих покоев, дабы обман ненароком не раскрылся. Воспользовавшись своим правом, Эйлан оказала честь Кейлин, Эйлид, Миэллин и юной Сенаре, назначив их своими приближенными прислужницами, но с другими жрицами почти не виделась, кроме как во время церемоний.

В прошлом иногда случалось, что Лесная обитель давала приют женщинам или детям вроде Сенары, которые нуждались в заботе и помощи. Потому, когда архидруид принес в обитель грудного младенца, привел для него кормилицу, молодую женщину по имени Лиа, и обоих их поселили в круглом гостевом домике рядом с сараями, где хранились целебные травы, все сочли это делом необычным, но не то чтобы неслыханным. Никто особо не удивлялся, что Кейлин время от времени относит малыша к Верховной жрице, говоря, что Эйлан, верно, немного воспрянет духом, если покачает на руках ребеночка.

Воссоединившись с малышом, Эйлан в первые минуты себя не помнила от счастья – а потом залилась слезами: ей казалось, что Лиа, кормилица Гавена, теперь с большим правом может считать его своим сыном, нежели она сама. Тем не менее Эйлан казалось чудом, что Арданос, пусть и под принуждением, сдержал слово. Она то и дело задавалась вопросом, как именно Кейлин удалось его уломать, но спрашивать не смела.

Разумеется, привязанность Верховной жрицы к ребенку вызвала пересуды. Но Кейлин загодя приняла меры предосторожности: под строжайшим секретом сообщила старухе Латис о том, что это-де сынишка Майри, сестры Эйлан: та родила его неизвестно от кого и отправила в обитель, потому что собирается снова выйти замуж. Не прошло и недели, как сплетня облетела весь Вернеметон, как оно и было задумано. И хотя кое-кто считал, что на самом деле мать ребенка – Диэда, Эйлан не подозревал никто. И очень скоро большинство женщин уже души не чаяли в малыше.

Эйлан мучилась угрызениями совести из-за того, что запятнала доброе имя как родной сестры, так и девушки, которая всегда была ей как сестра. Но, в конце-то концов, обе они на это согласились, пусть и неохотно. Куда сильнее Эйлан терзала невозможность признать ребенка своим. Но она не имела права – она знала, что никогда этого не сделает, – и, по мере того как неделя проходила за неделей, свыкалась с этой мыслью.

Эйлан казалось, что эта тревожная передышка тянется уже целую вечность. Арданос возвратился из Девы и не без злорадства сообщил, что сын Мацеллия женился на дочери прокуратора в Лондинии. Эйлан знала, что этому суждено случиться, но с трудом сдержала слезы, хотя и твердо решилась не плакать при Арданосе.

Ей оставалось только верить, что они с Гаем приняли правильное решение, но она не могла не задумываться про себя о женщине, в которой неизбежно видела соперницу. Красива ли она? Говорит ли ей Гай слова любви, хотя бы иногда? Эйлан – мать его первенца; это ведь чего-нибудь да стоит? Или Гай уже позабыл ее? А если и так – как она об этом узнает?

Но время шло своим чередом – как оно и повелось от века, уж к каким бы хитростям и уловкам ни прибегали люди, стараясь этого не замечать, – и вот настал праздник Белтайн, когда ей снова предстояло прорицать