Лесная обитель - Мэрион Зиммер Брэдли

До сих пор Эйлан полагала, что, став Верховной жрицей, разрешила все свои сомнения. Но теперь они накатили снова – возможно, из-за ребенка. Во тьме ночи она спрашивала себя, не постигнет ли ее на сей раз кара за святотатство, хотя при свете дня к ней снова возвращалась способность рассуждать разумно: если она благополучно пережила испытание, то вряд ли Богиня сочтет себя оскорбленной теперь, спустя столько времени. Если та Сила, которая овладела Эйлан при посвящении, на самом деле просто иллюзия, значит, она напрасно отказалась от Гая. Но если Арданос не верит в Великую Богиню, которой служит, значит, святотатство совершает он, а не Эйлан. И если она намерена исполнять роль Верховной жрицы и дальше, необходимо выяснить наверняка, что тут является ложью – сама Великая Богиня или толкования архидруида.

Готовясь к церемонии и совершая обряд очищения, Эйлан подумала, что испить из золотой чаши ей следовало бы на глазах у народа – это произведет впечатление куда более сильное. Она решила при первой же возможности поговорить об этом с Арданосом. Архидруид охотно согласился на это изменение в ритуале, словно удивившись, что Эйлан вообще задумывается о таких вещах.

На сей раз Эйлан сама смешала снадобье, которое ей предстояло выпить в ходе церемонии, и кое-что изменила в составе: те травы, которые усиливают способность ясновидения, оставила, а те, что притупляют чувства и подавляют волю, добавлять не стала. В результате она живо ощущала, как собравшуюся толпу объяла безбрежная тишина, как люди замерли в благоговейном ожидании. Эйлан понимала: для общенародного зрелища это вполне естественно; люди отзываются на ее красоту так, как никогда не отзывались на поблекшие прелести Лианнон. Но ведь когда-то и Лианнон тоже была молода и прекрасна. Неужели все это – и сейчас, и в прошлом – просто-напросто действо, придуманное и разыгрываемое жрецами, во главе которых стоит ее дед? Однако Эйлан не сомневалась: когда она выступала Гласом Богини впервые, ее устами в самом деле вещала некая Сила – подлинная и настоящая!

Эйлан выпила зелье, и сей же миг накатило знакомое ощущение – будто она проваливается в никуда и снова воспаряет ввысь: она погружалась в транс. Памятуя, как подействовало на нее снадобье в прошлый раз, она обмякла на стуле и полуприкрыла веки, чтобы Арданос не заметил ее осмысленного взгляда. И на сей раз, внимая заклинаниям архидруида, она сознавала, что в напевный речитатив вплетаются четкие указания. Было понятно, чего он хочет – и зачем.

Вот теперь Эйлан поняла, зачем Арданосу жрица-Прорицательница, которая не полагается на вдохновение свыше. Ей и прежде доводилось слышать, как архидруид рассуждает о том, какие блага и выгоды сулит Британии цивилизующее влияние римлян. Собственно, Арданос говорил что-то подобное под кровом ее отца в тот достопамятный вечер, когда она еще не знала, кто такой на самом деле Гай. По крайней мере, архидруида не упрекнешь в непоследовательности.

В последнюю свою встречу с Гаем Эйлан узнала достаточно и готова была согласиться – до поры до времени, – что Арданос, возможно, и прав. В мудрых руках Прорицание может послужить могучим средством для того, чтобы принести в Британию мир. Пока Арданос остается архидруидом и проводит разумную политику, возможно, то, что они творят – не такой уж и великий грех. Но если Эйлан не намерена быть просто послушным орудием в руках Арданоса, она должна понимать, что происходит в мире за пределами стен обители. Ведь глядя правде в глаза, Верховная жрица Вернеметона обладает властью не в пример большей, нежели предполагает роль Прорицательницы. А теперь, узнав, что делает ее дед, она также приняла на себя ответственность за решение, помогать ли его замыслам – и до какого предела.

Эйлан не сомневалась: прежде ее устами вещала отнюдь не ее же собственная подспудная воля. Но никому из смертных не дано вместить в себя всю силу богини. Когда в телесную оболочку входит божественный дух, он становится не только доступен для восприятия, но принимает на себя и часть ограничений этого тела; приходится работать с тем материалом, который есть.

«Великая Богиня, помоги мне! – взывала душа Эйлан. – Если Ты и впрямь существуешь, Госпожа, если ты не обман моих чувств, научи меня, как исполнить Твою волю!»

Арданос умолк, нетерпение толпы нарастало. Над кострами заклубился дым от священных трав; Эйлан чувствовала, как все ее существо заполняет некая неодолимая Сила.

«Владычица, я в Твоей власти». Эйлан со вздохом расслабилась, отрешаясь от собственной воли. Ей казалось, ее баюкают ласковые руки, и в то же время она сознавала, что, сидя на табурете, выпрямилась, расправила плечи – и Та, чей дух заполнил сейчас ее тело, ослепительно улыбнулась Арданосу.

«Берегись, отец отца моего! – подумала она. – Или ты не видишь, Кто ныне пред тобою?» Но нет, Арданос ничего не замечал: повернувшись к народу, он нараспев читал заклинание, а люди хором вторили ему. Тогда Эйлан обратилась внутрь себя. «Смилостивься, о Богиня, – взывала душа молодой жрицы. – Он трудится на благо своего народа – даруй ему мудрость поступать правильно – ради нас всех!»

И Эйлан померещилось, будто в безмолвии тех нездешних пределов, где она пребывала, прозвучал ответ:

«Дочь моя, я радею обо всех Моих детях, даже когда они ссорятся; радею во все времена, а не только теперь, в пору твоей жизни. Мой Свет может показаться тебе тьмой; а твоя зима обернется преддверием Моей весны. Согласишься ли ты с этим во имя грядущего блага?»

«Соглашаюсь, но только не оставляй меня – Ты все, что у меня есть», – отозвалась Эйлан, и снова внутри нее зазвучал Голос:

«Как могу я тебя оставить – разве тебе не ведомо, что я люблю тебя так же, как ты любишь свое дитя?»

Любовь Владычицы окружала ее со всех сторон. Эйлан покоилась в ней, точно в материнских объятиях. Словно бы откуда-то издалека до нее доносились вопросы Арданоса. Она помнила, какие ответы он велел ей дать, но теперь указания архидруида утратили всякое значение. К ней пришло откровение свыше; она сознавала, что именно отвечает, на сей раз – на языке племен, и однако ж устами ее вещала не она сама, не Эйлан, но некая иная Сущность.

Эйлан ведать не ведала, долго ли все это продолжалось. Времени для нее просто не существовало. И однако ж настал миг, когда она снова услышала свое имя. Она застонала и попыталась отвернуться. Зачем ей возвращаться? Но вот в лицо ей повеяло прохладным дуновением, на лицо и руки упали