Персоны и персонажи - Сергей Львович Макеев

неведомо), он изрядно злоупотребил и вином, и женщинами, и картами, и игрой в наперсток (коллекция игральных наперстков XVII века в Лувре ошеломляет!)… да мало ли соблазнов подстерегало провинциальных юношей в «просвещенной» столице! Но потом поостыл и образумился, что уже можно считать если не нравственным подвигом, то поступком, требующим чистой души и сильной воли.

Но и на «скользком пути» не все же он грешил! После крепкой попойки или сладострастной ночи Сирано де Бержерак сидел в кордегардии среди товарищей, мечущих кости или играющих в карты, и, не замечая никого и ничего вокруг, слагал сонет или торопливо набрасывал послание, которое могло бы послужить письмовником для галантных кавалеров, даже будущего, XVIII века:

«Я спрашивал у всех знакомых умников, что за хворь со мной приключилась; они ответствуют, что это Любовь… Быть может, я и нашел бы в сердце своем силу сопротивляться сему недугу, но ведь сердце мое отдано вам!.. А посему, сударыня., соблаговолите отдать мне взамен моего сердца ваше, а не то, при моем-то ремесле, на меня станут пальцами показывать, ежели проведают, что я лишен сердца — вместилища отваги; а главное, охота ли вам, чтобы бессердечным существом оказался ваш исполненный страстной любви и покорный слуга?»

Сирано де Бержерак был настоящим либертеном в жизни и творчестве, в своих религиозных, научных и общественных взглядах. Это только позднее, уже в XIX веке, либертинаж стали понимать как сексуальную распущенность. А в XVII веке либер-тен был просто независимым человеком, творцом, мыслителем. Сам термин произошел от латинского libertinus — так в Древнем Риме называли освобожденного раба. В начале XVII века Европа стояла на пороге Нового времени, наука уже безбоязненно вступала в диалог с религией, общество — с властью. Еще полыхала Тридцатилетняя война, но такие люди, как Сирано де Бержерак, уже понимали необходимость конфессиональной толерантности, перемен в государственном и мировом устройстве. Литература и искусство еще пребывали, так сказать, в глубоком барокко, но уже обращались к современности, искали новый язык, классический стиль. Мольер, Расин и Буало уже обмакнули свои перья в чернильницы…

Среди друзей Сирано были и гвардейцы кардинала, и мушкетеры короля, и полковники, и рядовые, и потомки самых знатных родов, и буржуа, и ученые, и поэты, и даже один кондитер, говорят, угощавший де Бержерака за поистине символическую плату — за стихи.

Да, Сирано учился вроде «как-нибудь», однако, научился многому, прекрасно знал античных авторов, цитировал их наизусть. Из современных ему ученых особенно ценил Декарта, разделял взгляды Коперника и Кеплера. Оставив службу, Сирано де Бержерак ходил на лекции знаменитого философа Пьера Гассенди, автора трехтомного труда «Свод философии».

И тогда, и доныне Гассенди считают чуть ли не материалистом. Это не совсем верно. Не стоит забывать, что он был каноником, профессором теологии, и хотя ортодоксы его проклинали, он никогда не выступал против основных догматов церкви. В то же время Гассенди занимался физикой (ей посвящен второй том «Свода философии»), астрономией, исследовал акустику (в частности, первым объяснил, почему звуки бывают разной высоты), преподавал математику в Королевском коллеже Парижа. Да, он утверждал, что все сущее состоит из атомов, даже душа создана из атомов особого рода, но сами атомы — творенье Божье! Интересно, что этику Гассенди трактовал как «науку о счастье». Он не был врагом королевской власти, но резко выступал против тирании. Анри Лебре называет философа «наш божественный Гассенди!», выражая свое восхищение им, но невольно указывая и на божество, которому служил сам философ.

Сирано де Бержерак тоже высказывался дерзко. Он недоумевал, например: зачем принуждать поститься людей, которые и так умирают с голоду? Но при этом всегда уважительно говорил о религии, почтительно произносил имя Божье (ну, почти всегда). Пожалуй, все либеетены той поры могли бы назвать Гассенди своим идеологом. Кстати, его прилежным слушателем был еще один наш знакомец — Жан Батист Поклен, более известный нам как господин де Мольер.

После занятий Сирано де Бержерак гулял с молодым поэтом Шапелем и другими либеетенами из кружка Гассенди возле Нового моста (сейчас это самый старый мост в Париже). Здесь сидели, сновали и галдели мелкие торговцы, бродячие артисты, бретеры, зубодеры, писари, судебные стряпчие, гадатели, газетчики, букинисты и, разумеется, жулье разного рода — все они обосновались кто на мосту, кто близ моста, а кто и под мостом. Тут Сирано де Бержерак впервые увидел свои сочинения — это были его полемические письма, сатиры и бурлески, пока еще в рукописном виде. И хотя «эра Гутенберга» уже наступила, рукописные книги и газеты еще более ста лет будут дешевле печатного издания. К тому же «самиздат» и тогда легче ускользал от цензуры. Разумеется, авторы мечтали об отпечатанной книге — именно такое издание считалось «настоящим», признанным. Сирано был уверен, что его первая книга и первая пьеса — не за горами.

Писатель-задира

Первые послания Сирано де Бержерака, разошедшиеся по Парижу в рукописных копиях, были посвящены дуэлям. В письме «Дуэлянт» он признается, что забыл, «что такое бумага, если бы на ней не писали картелей» и «для чего служат чернила, кроме очерненья противника». Сирано посмеивается над собой, но одновременно над всеми, для кого дуэли сделались стилем поведения. «Иногда мне кажется, — жалуется он, — что я превратился в дикобраза: кто ко мне ни подойдет, всяк напарывается на колючку» (читай: шпагу). Хлесткие остроты Бержерака вошли в поговорки, но мало кто заметил за остроумной бравадой автора горькую самоиронию и недовольство собой.

Письмо «Трус», напротив, высмеивает уклоняющихся от дуэли. Оно написано от имени как раз такого «уклониста», придумывающего «уважительные» причины для отказа от дуэли, но все они выглядят потешно. «Я огорчился даже, когда меня назвали дураком, — признается трус, — а ведь насколько обиднее было бы, дай я повод назвать себя покойником!» И, нагромоздив множество отговорок, трус приходит к выводу: «…ведь нет ничего более вредного для здоровья, чем смерть».

Сирано де Бержерак слишком ценил самостоятельность в мыслях и поступках, поэтому всегда ненавидел плагиаторов (у него охотно «списывали», часто этим грешили и его друзья). Он говорил, что «если бы ему пришлось судить за подобные преступления, он карал бы их более сурово, чем грабежи на большой дороге, поскольку слава куда дороже одежды, коня и даже золота». Послание де Бержерака «Против похитителя мыслей» высмеивает разного рода эпигонов. Впрочем, письмо выдержано в благодушном тоне: «Если друг похищает у нас наши мысли, это говорит об уважении, которое он к нам питает; он не стал бы их заимствовать, если бы не полагал, что они