Интеллектуалы древней Руси. Зарождение соблазна русского мессианизма - Игорь Николаевич Данилевский

***

Итак, «Слово о законе и благодати» — не обличение, направленное против иудеев, греческой или болгарской церкви; не пасхальная проповедь; не политический манифест, обосновывающий равенство народов и, в частности, всех христиан, независимо от того, когда они приняли крещение; не претензия на независимость киевской церкви от Константинопольского (или Охридского?) патриархата и не «юбилейная» речь. Подобные идеи, если и присутствовали или могли присутствовать в нем, то лишь как факультативные, второстепенные. Главное заключалось, судя по всему, в другом.

Именно Иларион стал, очевидно, первым, кто обосновал — пока еще косвенно, не всегда явно выраженно — мысль, что центр богоспасаемого мира перед грядущим концом света перешел в Киев — Новый Иерусалим. И произошло это благодаря прозрению князя Владимира, крестившего Русь, и продолжателю его дела Ярославу Владимировичу. В таком контексте титул кагана вполне может рассматриваться как признание их наместниками Верховного правителя — Бога, которые занимаются «внутренним строительством».

То, что «Слово о законе и благодати» сохранилось более чем в тридцати списках XV–XVII веков[8], свидетельствует о том, что читатели продолжали сохранять интерес к нему на протяжении более чем полутысячелетия. Так, дословные цитаты из него в 1488 году приводятся в «Послании на жидов и еретиков» инока Троицкого Сенновского монастыря Саввы. Это, в частности, является показателем того, что оно приобрело особую актуальность в период борьбы с так называемыми еретическими течениями второй половины XIV — начала XVI века (стригольниками, а позднее московско-псковской ересью «жидовствующих») и в последующие годы. Однако главное даже не в этом. По сути, трактат Илариона заложил основы государственной идеологии Древней Руси — и будущей России, а идеи, выраженные в нем, нашли продолжение и развитие у многих последующих древнерусских интеллектуалов.

«Слово» Илариона стало, по существу, первой декларацией идеи мессианского призвания Руси. Как ни странно, именно эта сторона первого известного нам древнерусского произведения осталась вне поля зрения исследователей. Широко бытует мнение, будто исходной идеей «русского мессианизма» является идеологема «Москва — Третий Рим», которая связывается исключительно с именем старца Филофея (первая половина XVI века). Между тем она, безусловно, была воспринята еще большинством древнерусских книжников XI–XVII веков, так или иначе затрагивавших вопрос о роли Руси в мировой истории. Центром богоспасаемого мира все они считали сначала стольный град Киевской Руси, затем Владимир-на-Клязьме, а после — с перерывом на период ордынского владычества — Москву. На рубеже XVII–XVIII веков мессианская идея, связанная уже с Третьим Римом, а не с Новым Иерусалимом, была перенесена на новую столицу — Санкт-Петербург — и трансформировалась в собственно имперскую идею, которая только во второй половине XIX века вновь приобрела конфессиональную окраску. Некоторые ее элементы можно заметить даже в идеологии советской России, в частности в претензии на мировое лидерство и спасение угнетенной части человечества — квазирелигиозной идеологии, освященной трудами классиков марксизма-ленинизма.

Первые древнерусские летописцы

Продолжателями идей, заложенных Иларионом, стали первые древнерусские летописцы. Порой они рекомендовали себя как людей, которые «умом просты и некнижны». Однако такие характеристики ни в коем случае нельзя понимать буквально. Тексты, созданные ими, свидетельствуют о том, что практически все они были подлинными интеллектуалами своего времени — хорошо образованными, начитанными, с широким кругозором, способными не только давать взвешенные оценки и характеристики прошлому и настоящему, но и пытаться предвидеть будущее.

Первые летописи

Пожалуй, любой школьник без труда ответит на вопрос, как называлась первая древнерусская летопись. Конечно, это «Повесть временных лет»! Многие даже вспомнят, что ее автором был летописец Нестор. Чуть сложнее будет назвать дату создания «Повести»: второе десятилетие XII века. Однако, скорее всего, на этом познания о начальном летописании Древней Руси не только у школьников, но и у взрослых иссякнут. В лучшем случае наши современники вспомнят несколько летописных сюжетов…

Но если задать такие вопросы специалисту, ответы будут совсем иными — и не такими уверенными. Оказывается, все не так просто.

Давайте попробуем разобраться, что здесь не так.

Прежде всего, «Повесть» действительно обычно датируют 1118 годом. Однако само́й «Повести временных лет», как это ни покажется странным, никто из современных ученых не видел и в руках не держал.

Дело в том, что летописи древней Руси дошли до нашего времени только в виде довольно поздних рукописей (списков, как их называют специалисты). Самый ранний из них — так называемый Синодальный список Новгородской первой летописи. Он датируется концом XIII — первой половиной XIV века, причем первые 128 листов этой рукописи утрачены. Все прочие летописи были написаны еще позднее: Лаврентьевская сохранилась в рукописи 1377 года, Ипатьевская — в списке 20-х годов XV века и т. д.

Так что же тогда такое «Повесть временных лет»? И существовала ли она на самом деле?

Оказывается, так называют условно выделяемый текст. С него — с теми или иными изменениями — начинается большинство летописей. Он охватывает период с середины IX века до 1118 года.

Столь же условно и название «Повести». Оно восходит к первым строчкам Лаврентьевской летописи: «Се повести времяньных лет откуду есть пошла руская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду руская земля стала есть». В других списках эти слова воспроизводятся с некоторыми изменениями.

В XVIII — первой половине XIX века считалось, что «Повесть временных лет» была первой древнерусской летописью. Поскольку сама «Повесть» не дошла до нашего времени, ученые пытались и продолжают пытаться восстановить ее текст, опираясь на совпадающие чтения в сохранившихся сводах. Первым это попробовал сделать немецкий исследователь Август Людвиг Шлёцер (1735–1809), работавший по приглашению в Санкт-Петербурге с 1761 по 1767 год. Вернувшись в Гёттинген, в 1802–1809 годах он выпустил пятитомный труд, название которого в русском переводе Дмитрия Ивановича Языкова (1773–1844) звучало так: «Нестор. Русские летописи на древлеславенском языке, сличенные, переведенные и объясненные А. Шлёцером» (1809–1819). В нем А. Л. Шлёцер, опираясь на доступные ему списки летописей, попытался «очистить» первоначальный текст «Повести временных лет» от позднейших искажений. Опыт этот, однако, был признан неудачным.

Гораздо большее доверие у специалистов вызвала реконструкция выдающегося филолога А. А. Шахматова, опубликованная в 1916 году. Он полагал, что «Повесть» в наиболее раннем виде сохранилась в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях. Они-то и легли в основу работ исследователя.

По мнению А. А. Шахматова и большинства исследователей древнерусского летописания, «Повесть» не была первым летописным произведением. Она появилась в результате переработки какой-то более ранней летописи. В ней не было рассказов о мести княгини Ольги древлянам под 6453 (945) и 6454 (946) годами, сравнения под 6463 (955) годом Ольги с «царицей Ефиопской», приходившей к Соломону, о мальчике с уздечкой под 6476 (968) годом,