Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

С такой дисциплиной в войсках? С таким неповиновением приказам? Да знаете ли вы, что солдаты стреляют нам в спины?! Знаете! Но вы хотите окончательно добить армию! И вы ее добьете! Я больше не участвую в вашей войне!

Тарас Петрович строго посмотрел на сына и с укором произнес:

– А ведь я тобой гордился, Глеб… Что это значит?

– Я подаю рапорт об увольнении.

26

В попытке защитить себя от солдатского непослушания и самосудов собрался в начале мая в Ставке съезд для организации Союза офицеров армии и флота. Прибыли на съезд и солдатские депутаты. Вечером в их казармы вошел невысокого роста, в очках, седой генерал. На вошедшего Верховного главнокомандующего мало кто обратил внимание, ибо в соответствии с демократизацией армии приветствие офицеру (а хоть бы и генералу) отдавалось на волю каждого желающего, можно было и не приветствовать.

Прибывшие солдаты заняты были любимым делом: вниманием очередному оратору о завоеваниях революции и об опасности погубления ее со стороны контрреволюционного офицерства.

Верховный главнокомандующий встал посреди казармы и негромко произнес:

– Господа солдатские депутаты…

Как ни странно, его услышали и повернули головы. Не все знали его в лицо, а кто-то знал или догадывался и, сообщая товарищам о своей догадке, с любопытством и интересом ждал, что скажет этот бывший царский генерал.

– Граждане солдаты! Я, генерал Алексеев, сын такого же простого, как вы, солдата, всю жизнь отдавший служению Родине, низко кланяюсь вам великим русским поклоном… честным великим русским гражданам… – С этими словами генерал обнажил голову и низко поклонился.

Солдатские депутаты, не ожидавшие такого жеста со стороны Верховного главнокомандующего, взволновались.

– Наше дорогое Отечество в опасности… – сказал Алексеев дрогнувшим голосом. – Три года, не жалея сил и жизней, мы ведем небывалую по длительности и великим жертвам войну с германцами. Мы не можем кончить эту войну ничем, кроме победы. Иначе нас ждет не только несмываемый позор, но и разорение государства. Царское правительство, не сумевшее справиться со своими задачами, пало под напором народного гнева. Пал и царь. Теперь только от наших с вами усилий свободных граждан зависит, победить или отдать Родину на растерзание врагу…

Он обвел глазами грубые, мужицкие лица солдатских депутатов и встретил в них сочувствие и понимание.

– Вы – лучшие люди своих полков, – продолжил он более уверенным голосом, – я призываю вас забыть о собственных интересах и отдать все силы изнемогающему Отечеству. Донесите до простых солдат ваших полков, что я, старый генерал, обращаюсь ко всем вам с великой просьбой, мольбой, приказом… прекратить постыдную вражду между солдатами и офицерами, слушаться своих командиров и, не щадя живота, довести нашу многострадальную Родину до полного выздоровления и воскресения.

Речь генерала растрогала простые сердца, взволнованные солдаты искренне клялись исполнить свой долг перед матушкой-Россией и воевать до полной победы.

Однако порыв «лучших людей своих полков» не увенчался успехом. Уже двадцать первого мая Алексеев направил Временному правительству телеграмму, требуя принять самые жесткие меры для восстановления дисциплины в армии: «Развал внутренний достиг крайних пределов, дальше идти некуда». В тот же день Алексеев был смещен с поста Верховного главнокомандующего. Его сменил Брусилов, который продержался чуть более двух месяцев, восемнадцатого июля Брусилова сменил Корнилов, и того Керенский убрал через месяц. Так по очереди высшие русские генералы получали главную должностную награду от революционной демократии за помощь в свержении монарха.

«Рассчитали, как прислугу», – с горечью говорил оскорбленный Алексеев, забывая, что точно так же всего лишь пару месяцев назад они с генералами «рассчитали» и российского императора.

Наступление, к которому усиленно толкали Россию союзники, не обращая внимания на катастрофическое положение русской армии (или, напротив, ввиду него), перенесено было на июнь месяц. При этом союзники даже не проинформировали Временное правительство и Верховного главнокомандующего (на тот момент – Брусилова) о решении отказаться от поддержки русского фронта одновременным наступлением на западе. Это не удивительно – как всегда, «союзники» ставили России подножку в самый критический момент. Не удивительно и другое: ни план, ни подготовка наступления русских почему-то не оказались секретом для противника, Германия сумела заранее спланировать и подготовить контрудар.

* * *

У Павла была смертельная тоска на душе. Словоблудие Керенского, еще не успев опостылеть, вызывало надежды и восхищение, а он знал, сердцем и умом знал, как там, в центре революции, желали не победы России, не демократии, не освобождения от неизвестно какой «тирании», а именно и только свержения царя, и не просто свержения, но цареубийства. Ибо революционная ненависть не может быть ничем иным, как черной мессой цареубийства.

Авантюрность наступления была очевидна для Павла. Он прекрасно понимал, что война, в сущности, нами проиграна, ибо заставить армию воевать не было никаких средств. Да, и в их дивизию залетал Керенский, и ему солдаты «самой свободной и демократической армии в мире» кричали «ура» и клялись «не предавать идеалы революции». Убаюканное химерами своего сладкоголосья, начальство уезжало, а после отъезда военного и морского министра солдаты по-прежнему собирались кучками и упрямо твердили одно: домо-ой!

И большевистские, ленинские газеты, и немецкие листовки, и заезжие агитаторы, и вновь прибывавшие на фронт разложенные в тылу пополнения, все бесчисленные и разнообразные пораженцы соблазнительно нашептывали, разъясняли, требовали от истомленных долгим безнадежным сидением в окопах солдат:

– Довольно вам слушаться генералов, служить капиталистам и помещикам! Идите домой брать землю, не то расхватают ее без вас!

О, как дрожало сердце вчерашних крестьян при упоминании магического слова «земля»! Как напоялось оно страхом от грозного предупреждения: «расхватают без вас»! Мир! Немедленный мир! – стонала мужицкая утроба. Его одного жаждало истомленное сердце крестьянина. Внушенный лозунг «Мир без аннексий и контрибуций» мужик-солдат понимал однозначно: штык в землю, и на поездах, лошадях, пешком, бегом – брать землю, домой!..

Накануне солдатского митинга, где решался вопрос, идти или не идти в наступление, подошел к Павлу один из старослужащих рядовой Петренко с «Окопной правдой».

– Вот, господин прапорщик, как вы думаете, рабочие в Петрограде поднимают вопрос о восьмичасовом рабочем дне. Это справедливо! Вот и нам позвольте восемь часов подставлять лоб под пули, а затем бросать окопы. – Он посмотрел на Павла, то ли ожидая от него одобрения, то ли бросая вызов.

Павел уже не удивлялся подобным диким рассуждениям, еще совсем недавно, казалось бы, немыслимым для солдата воюющей армии. Нет, не возмущение – боль и смертную тоску вызывал в нем этот эгоистически-наивный вопрос, от которого сжималось сердце в скорбном предчувствии какого-то неминуемо страшного конца. «Темный, темный, соблазненный народ… – мучительно теснило в груди. – Кто виноват в его темноте, в том, что даже