Воля Неба и судьба человека. Труды и переводы - Лариса Евгеньевна Померанцева

class="a">[672]. Учитывая, что поэзия и в ханьское время еще сохраняла черты мелодекламации[673] («почти пелась»), такое понимание луань, привнося дополнительную окраску в характеристику фу, ассоциируется в то же время с эмоциональностью малых заключений и большой концовки у Сыма Цяня, не говоря уже об их функциональном значении.

Интересно также обратить внимание и на другое явление. В философских сочинениях конца древности, представлявших собою многоглавые собрания трактатов по отдельным темам, также наблюдается тенденция завершать собрание «Кратким заключением», как это, например, делается в «Хуайнаньцзы» (IIв. до н.э.). Однако там это заключение лишено какого-либо личного характера в отличие от луань, которой завершается «Лисао» Цюй Юаня. Важно также и то, что в последующей китайской литературе в таких первоклассных образцах, какими являются, например, поэтика VI в. Лю Се «Резной дракон литературной мысли» или новеллы писателя ХVII в. Пу Сунлина, мы находим прямое заимствование у Сыма Цяня приема малых заключений и большой концовки, при этом в них подчеркнуто сохраняется оттенок личной предвзятости.

Но и это еще не все, что может нам раскрыть взгляд на «Исторические записки» как на произведение, выросшее на почве ораторских традиций. Дело в том, что и само повествование, заключенное в рамку авторского монолога, оказывается диалогизированным. Именно в разделе «Жизнеописания» это свойство прозы Сыма Цяня выступает особенно отчетливо.

Что представляет собой раздел «Жизнеописания» чисто внешне? Это семьдесят глав из ста тридцати, составляющих «Исторические записки». Ими заключается этот монументальный труд. Как и в предыдущих разделах (в «Основных анналах» и «Наследственных домах»), материал «Жизнеописаний» располагается в порядке хронологии: главы, посвященные жизни того или иного знаменитого лица, следуют в той последовательности, которая соответствует времени жизни героев, чье имя вынесено в заглавие. В состав главы входит разное число биографий – от одной до десяти, и хронологический принцип расположения материала сохраняется также внутри глав: биографии героев, живших раньше, идут соответственно раньше тех, кто жил позже. Следовательно, наименьшей единицей является биография, следующий уровень – глава, еще более высокий – раздел, и все объединяется в корпус «Исторических записок», заключающихся Послесловием (если смотреть с точки зрения раздела «Жизнеописания»).

В основе устройства главы в «Жизнеописаниях» лежат две модели (не считая общей для «Исторических записок» в целом модели хроники, проявляющейся и в разделе «Жизнеописания»)– это и есть «голос предания», действительно безличный: философский диалог и притча. Биография начинается с некоего введения: кратких сведений о герое (откуда родом, у кого учился, кто были предки, где служил и т.д.) и вводного эпизода, содержащего некоторую проекцию будущего действия и играющего роль экспозиции (или пролога). Чтобы быть более конкретным, возьмем для примера одиночную биографию, такую, как, например, «У Цзысюй»[674]. После нескольких слов о роде-племени У Цзысюя Сыма Цянь вводит эпизод, в котором действующими лицами оказываются отец У Цзысюя – У Шэ, служивший старшим наставником наследника чуского престола, и У Цзи – младший наставник наследника. В двух словах обрисовав ситуацию, в результате которой У Цзи предает интересы своего подопечного ради возможности приобрести благоволение его отца – чуского государя, Сыма Цянь завязывает узел биографии: У Шэ, оставаясь верным наследнику, впадает в немилость, и ему самому и его сыновьям грозит смерть; в результате отец и один сын казнены, а второй сын, У Цзысюй, бежит из царства, поклявшись отомстить. Это пролог. Вся основная часть – это цепь событий, идущих под знаком верности У Цзысюя своей клятве. События накладываются, по видимости, на хронологическую и биографическую канву и заключаются гибелью У Цзысюя.

После нескольких слов и эпизодов, завершающих и еще одну судьбу – судьбу царства У, в котором обосновался У Цзысюй после бегства из родного царства Чу, следует концовка Сыма Цяня: «Я, придворный историограф…», которая может рассматриваться как параллель к философскому выводу в философском диалоге. Таким образом, очевидно присутствие в биографии схемы философского диалога. Философский диалог, взявший, как известно, многое от притчи, воспринял от нее и принцип парности, но преобразовал его в условные фигуры Учителя и ученика, снабдив каждую из них своими функциями: ученика – провоцировать речь Учителя, Учителя – произносить поучение. В самой же притче этот принцип решался иначе: она вся построена на парности персонажей, несущих противоположный «заряд», «развивается все время в двух планах, причем оба плана нарастают одновременно… так, что, в сущности, составляют одно и объединяются в одном действии, оставаясь все время двойственным»[675]. Это и служит моделью для Сыма Цяня.

В итоге помимо внешней хронологической связи эпизоды оказываются соединены неким внутренним смыслом, составляющим жизненную позицию героя и его антипода. Повествование приобретает остроту борьбы идеологий (по выражению М.М. Бахтина), а исход этой борьбы – как правило, печальный для героя – предрешает ее драматическое течение. Эпизоды превращаются в сценическое действо, на площадке обычно двое, ведущих между собой напряженный диалог[676]. Напряжение это, помимо противоположности отстаиваемых позиций, создается еще и тем, что это не абстрактный спор людей, придерживающихся противоположных мнений, а такой, который связан с их намерением во что бы то ни стало провести свои взгляды в жизнь или умереть, если судить по наиболее разработанным биографиям, – т. е. всякий раз герой решает свою судьбу. Отсюда особый, экспрессивный стиль этих диалогов.

Хотя сам принцип парности заимствован Сыма Цянем от притчи, решается он средствами и приемами, выработанными в результате существования длительной традиции ораторских выступлений, особенно ожесточенных словесных баталий в период с V по IIIв. до н.э. В это время шлифуется техника ораторского выступления, насчитывающего к Vв. до н.э., т.е. к эпохе расцвета философских школ, уже не одно столетие. Отточенные ораторские приемы и формы мы обнаруживаем во множестве философских произведений, дошедших до нас[677], и именно они (наряду, конечно, с произведениями исторической прозы) служат Сыма Цяню материалом для творческой переработки.

Как известно, наиболее распространенным и широко используемым ораторами приемом была антитеза. Нетрудно заметить, что «парность» в биографиях также основана на этом принципе. Но уже философы значительно усложнили этот прием, лишив его однозначности или одномерности. Особенно успешно делал это Чжуан-цзы за счет широкого использования материала притч – в нетронутом виде вставляя их в философский диалог или перерабатывая до неузнаваемости. Для доказательства того или иного положения использовалась в качестве иллюстрации не одна притча, а ряд, путем «нанизывания». В результате одномерность исчезала, возникали более сложные связи – в чем-то они были противопоставлены, в чем-то сопоставлены. Все завершал философский вывод.

Вот этот способ и использует Сыма Цянь, в свою очередь усложняя прием скрещением многих параметров. И здесь все обобщает концовка: «Я, придворный историограф…» Таким образом,