Воля Неба и судьба человека. Труды и переводы - Лариса Евгеньевна Померанцева

что герой осознает не только трудность избранного им пути и опасность для жизни, но также и решимость этой опасностью пренебречь. Подспудно господствующее в поэме предчувствие гибели с самого начала придает монологу героя трагическое звучание.

Таков этот пласт, связанный с темой гимна непосредственно. Но поэма представляет собой многоуровневую конструкцию. В ней различные пласты наслаиваются друг на друга, перекрываются один другим, скрещиваются и расходятся, не теряя единства целого и напоминая сложное музыкальное произведение. Такому восприятию способствует и поэтика, в частности завораживающие повторы фраз, ритмических пассажей, и другие, тонко используемые художественные средства. Разнимать это целое на части – а только так можно надеяться хоть в какой-то степени понять это произведение – и кощунственно, и трудно. Но все же перейдем к следующему пласту.

Анализ предыдущего пласта помог прояснить художественный замысел поэмы – ее автор не только воссоздал картину странствия духа, но и одел героя в подобающие этому странствию одежды жреца. Совершенно очевидно, что ни для IV в. до н. э., ни тем более для II в. до н. э. институт жречества в том виде, в каком он предстает в «Девяти гимнах» и в «Лисао», не был реальностью, а был воспоминанием далекого прошлого, хотя и живым. И потому этот театральный костюм должен иметь какое-то специальное назначение. Частично мы его выявили, остальное еще предстоит прояснить.

В предыдущем анализе мы видели, что в поэме не только рядом со жреческой, но даже вторгаясь в нее звучит тема нравственности. По свидетельству мифологов, воздействие жреца на общину не предполагало нравственного воздействия[687]. Последнее связано уже с царем, управлявшим не общиной, а государством. Красота и чистота как необходимые качества жреца теперь перемещаются на царя и переносятся из области физической в область нравственную. Государю предъявляются столь же строгие требования, как некогда к жрецу, а разработка правил и норм поведения, в том числе и для царя, переходит от жрецов к философам (отсюда в тексте поэмы мелькают определения из лексикона философов: правильность, равновесие, мера, благо, справедливость, преданность, стойкость, слава и пр.). В древнем Китае на стадии перехода от родового строя к раннему государству вождь и жрец были одним лицом[688]. Поэтому герой поэмы, говоря о своих предках, использует слово хуан, что значит и «божественный», и – во времена Цюй Юаня – «царственный». Однако поскольку в новом социальном устройстве – государстве – первое место принадлежало царю, то жрец (в исторической реальности) опустился на ступеньку ниже, но в художественном строе поэмы герой, облаченный в одежды жреца, действует как в современной исторической пьесе, т.е. в соответствии со своим костюмом. Он по-прежнему обязан вести за собой «паству» (возможно, здесь содержится претензия аристократии на право соправления). Но в современных для Цюй Юаня условиях жрец должен воздействовать на «паству» как физической красотой, так и нравственным совершенством. Поэтому с первых же строк поэмы он заявляет и о своем «внутреннем», нравственном, совершенстве. Царь же – только один, хотя и первый, из опекаемого им человеческого коллектива. Этот человеческий коллектив в поэме существует так, как он предстает глазам ее автора: царь, царское окружение, народ (минь), просто люди (тоже минь) и «толпа», «нынешние люди». Вся любовная символика и вся страсть «возлюбившего совершенство» обращается на эту новую «паству». Но здесь его ждет разочарование. Естественно – в тех исторических условиях,– что прежде всего предметом внимания героя поэмы становится царь, не прямо, а в условных символах, хотя и достаточно прозрачно. Это «неземное совершенство» (лин сю)– его символическая возлюбленная – первой изменяет ему, демонстрируя «порочность» и «изменчивость» нрава. Разрыв с нею особенно больно ранит, тем более что грозит «опрокинуть царскую колесницу», т.е. таит угрозу для царства. «Народ» – просто пассивный объект попечений, а вот люди в основном предстают в виде «толпы» (су), «толпы современников» (ши су), «массы» (чжун) и «нынешних людей». Вместо ответной любви герой наталкивается на глухую стену непонимания и остается совсем один. И вдруг под одеждами жреца проступает не богоподобное существо, безупречный образец, а человек, наделенный «внутренним чувством» – душой, современный автору поэмы, страдающий от постоянно наносимых его душе ран. Его земная суть выступает ярко и резко противостоит природе других. Отношения между ним и «толпой» выстроены по принципу дихотомии (как, впрочем, и вся поэма). Он – один, их – много; он – чист, они – «погрязли в кривизне»; он – «постоянен» и «уравновешен», они – переменчивы; его мир – светел, благоуханен, чист; их мир – грязен, неразборчив, завистлив и темен; его мир – мир внутренних чувств, мир души; их мир – мир внешних форм, плотских удовольствий, безумного бега в погоне за наслаждениями. Он видит их несовершенство, знает, что они идут по неправедному пути, ему открыт иной путь, он исполнен желания вернуть их на стезю истины (вспомним его имя «Правильная стезя»); они его не понимают.

Обобщим свойства героя в облике жреца и свойства «многих», «толпы», и увидим, что это противопоставление небесного – земному, Истины – неистине, Красоты – безобразию, Добра – злу. Небесное характеризуется как равновесное состояние, основанное на гармонии и соразмерности, а земное – как состояние непрерывного изменения и потому постоянного нарушения равновесия и наращивания разрушительных процессов. Усилия его направлены главным образом на прекращение изменений, возвращение к равновесию как к начальной и благой основе, что находит выражение в повторяющемся мотиве – одеть свои «прежние одежды», вернуться к «первоначальной мере» и пр.

Он обращается за помощью к Небу, но и боги внушают ему через прорицательниц свою волю: смирись, согнись, не будь таким прямым. Наделив его чистотой и благородством, отправив вниз к людям искать «пару», равную в красоте, они ему тоже изменяют? Как та земная красавица, которая с легкостью нарушила договор? Предпринятое им затем путешествие на Небо в царство богов – священных предков в надежде отдохнуть в священном и чистом краю и, может, отыскать себе «пару», также кончается неудачей. Мир богов тоже несовершенен, и здесь живет не только добро, но есть место и для зла. Оказывается, тот «внутренний» мир, который он старательно оберегал от сора и пыли, заботился о его чистоте и благоуханности, и здесь подвергается опасности: «красавицы», которых ему сватают небесные свахи, – порочны, склонны к измене, непостоянны, как и земные. В результате путешествие не приносит облегчения и избавления от нравственных мук. Выходит, ему нет места ни на Земле, ни на Небе; небесный страж не открывает ему ворот в сокровенные высоты верхнего мира. Он мечется между «верхом» и «низом», то опускаясь, то поднимаясь, то по собственному