Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Политика политикой, а не все русские в Париже устраивались хорошо, не всем удалось заручиться тем или иным казённым или общественным «пайком» или вывезти что-то из России, «пролетаризация» русской колонии не приняла ещё катастрофических размеров, но уже проявилась. Поэтому была надобность в благотворительности, дешёвых столовых, ночлежных приютах, и старому работнику, привыкшему к земской или городской общественной работе, был полный простор для развёртывания своих талантов.

Профессор Аничков смеялся, говоря, что как только русские люди приедут за границу, купят пишущие машины и начнут писать друг другу отношения — сразу это называется каким-нибудь экзотическим для иностранцев русским учреждением, ничего общего не имеющим с одноимённым учреждением в России. Нольде, однако, правильно сказал, что общественно-культурная работа среди эмиграции часто, если не всегда, прибавим от себя, была важнее, чем писание конституции для будущей России.

Сибаритство «русских парижан»

Поздно вечером я ушёл от Нольде, получив если и не исчерпывающую, то всё же весьма обстоятельную характеристику и информацию касательно русского Парижа и его отношения к белому движению. Весьма загадочной, но в то же время чисто «парижской» была позиция самого Нольде, который состоял юрисконсультом министра иностранных дел белого движения, а между тем открыто над ним потешался. Было и другое обстоятельство, казалось бы, невинного свойства, а именно юридическая частная практика Нольде. Как совмещалась она с исполнением обязанностей правительственного юрисконсульта? Как я укажу далее, Нольде из-за своей частной практики вступил впоследствии в прямой конфликт с правительством, которое представлял. Само собой разумеется, трудно было быть абсолютно ригористичным и относиться к службе при Сазонове в эти времена так, как, скажем, Нольде относился к ней в царское время, когда, конечно, он и в мыслях не имел частную юридическую практику. Нольде тогда прекрасно знал: одно из двух — либо правительственная служба, либо частная практика.

Теперь дело обстояло иначе, хотя бы потому, что Сазонов не мог платить ему тех денег, которые платил раньше. С другой стороны, сам Сазонов настолько дорожил Нольде, в особенности после очередных неудач на дипломатическом поприще А.Н. Мандельштама, что не решился бы поставить вопрос ребром. Нольде сначала скромно, а потом все больше и больше стал заниматься частной практикой, пока она вообще не отодвинула на второй план правительственную службу. Во время моего приезда в Париж он появлялся в посольстве ежедневно, но всего на час-полтора. «Я бываю в посольстве во вторую часть второй половины дня — между пятью и шестью с половиной», — было его собственное остроумное определение. Конечно, в царское время Нольде иначе относился к своим правительственным обязанностям. Тем не менее Нольде сознательно держался за свою службу, так как она была ему необходима для его частной практики.

Чистых дел с иностранцами у Нольде было мало, все больше дела инородцев — армян, грузин, латышей, эстонцев и т.д. Для последних звание правительственного юрисконсульта было чрезвычайно важно. Таким образом, частная практика Нольде разрасталась именно благодаря его правительственной службе. Страдала ли от этого правительственная служба, увидим дальше. Пока скажу только, что Мандельштам, тоже бывший на положении правительственного юрисконсульта и не занимавшийся частной практикой, совершенно открыто говорил мне в присутствии других чиновников, что Нольде подлежит немедленному отчислению из дипломатического ведомства за свою частную практику, что в прежней царской России или даже в республиканской Франции таких юрисконсультов выгнали бы из Министерства иностранных дел в 24 часа. Сазонов всё это знал, но точно так же, как он закрывал глаза на обращение Бахметьева с казёнными деньгами, он закрывал глаза и на частную практику Нольде.

Я с горечью констатировал, уходя от Нольде, насколько он изменился под влиянием всех обстоятельств последних лет. Что осталось в нём прежнее, так это неизменный интерес к своей научной специальности — международному праву, и вперемежку с меткими и подчас беспощадными политическими характеристиками Нольде говорил о новых книгах по международному праву и последних течениях в науке.

Жизнь нашей делегации в «Hotel des Saints Peres» потекла в обычном парижском темпе. Волей-неволей в таком мировом центре, как Париж с его специфически космополитической атмосферой, самые жгучие русские интересы отодвигались на второй план перед кипучей иностранной жизнью. Оторванность от России из-за трудности сообщения, крах Колчака, агония деникинской армии, всеобщий пессимизм русской колонии, с одной стороны, а с другой — великолепие и блеск вместе с абсолютным равнодушием и жестокой борьбой за существование на дне этой единственной в мире столицы — вот что определяло жизнь русских в Париже. Если к этому прибавить жизнерадостность и веселье французов, у которых, по классическому выражению Бомарше, tout finit par des chansons[40], то не удивительно, что и наша делегация поддалась общему настроению. Мне, свежему человеку, это сознательное или бессознательное сибаритство русских парижан особенно бросалось в глаза. Меня утешали тем, что и я превращусь в такого же парижанина и перестану столь живо интересоваться Россией.

Скажу, что и у меня, конечно, были минуты полного блаженства от сознания, что как-никак я вырвался из тех убийственных условий, которых не замечаешь, пока в них живёшь, но как только вырвешься, изумляешься, как в них можно было существовать. И для меня была привлекательная сторона в нашем положении, в возможности перестать отказывать себе во всём и, получая жалованье в долларах, покупать то необходимое, что ещё так недавно казалось роскошью. Всё же, в отличие от других членов нашей делегации, увлёкшихся, как Гронский, общественной деятельностью (если так громко можно назвать связи с общественными деятелями, из коих, правда, потом возникли такие организации, как парижская академическая группа, или целые отрасли земгоровской работы), попросту наслаждавшихся парижской жизнью или занимавшихся своими частными делами, я решил поддерживать постоянную связь с посольством и дипломатическим ведомством.

Редко проходил день, чтобы я под каким-нибудь предлогом или без всякого предлога не заходил в посольство, дабы, во всяком случае, быть вполне в курсе того, что делается в России и в Париже. Поскольку, хотя я и числился в составе американской делегации, я был таким же чином дипломатического ведомства, как и все остальные, моё регулярное появление в посольстве не вызывало никакого удивления.

Было и другое обстоятельство, заставлявшее наших чиновников быть внимательными ко мне, — это то, что я был последним человеком, прибывшим с юга России, от которого как-никак эти чиновники фактически зависели. А на юге России разыгрывался последний акт деникинской трагедии, и никому не было достоверно известно, чем она кончится.

Не заслуженный мною суровый приём, оказанный мне Сазоновым только из-за