Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

тем, что Сазонов не наладил никаких сношений с иностранцами и им абсолютно бесполезен. Ревелиотти сказал, что знает и что он мне делает предложение не только от имени Сазонова, но и от имени его намеченного преемника М.Н. Гирса, будущего главы русского дипломатического ведомства под видом председателя Совещания русских послов, которое должно заменить прежнее Политическое совещание.

Гирса я совсем не знал лично до моего теперешнего приезда в Париж. Я попросил передать ему благодарность за приглашение, но решительно от него отказался, заявив тут же, что Сазонов совершенно напрасно на меня сердится и что я не отделился от дипломатического ведомства, приняв участие в американской делегации. Вся делегация назначена с полного согласия и благословения А.А. Нератова, я еду с дипломатическим паспортом и совсем не отказываюсь следовать инструкциям Сазонова, если он соблаговолит мне их дать. Но ведь Сазонов прямо мне сказал: «Сидите в Париже и ничего не делайте».

Тогда Ревелиотти заметил: «А Савицкий — это попытка с вашей стороны обойти Сазонова с южнорусского фланга?» Я рассказал моему собеседнику, что сам Сазонов ничего не имел и, естественно, не мог иметь против наших сношений с главным командованием, от которого мы были посланы. Если бы эта делегация была послана Нератовым, то Сазонов как министр мог бы её остановить и даже распустить совсем, но в данном случае это была миссия не от дипломатического ведомства, а от самого Деникина. Нашей обязанностью является немедленно снестись с Деникиным. Я указал Ревелиотти на то, что Гронский мог бы просто не послушаться Сазонова и ехать вопреки его воле, причём был бы юридически совершенно прав, но если он этого не сделал, то проявил тем самым уважение к Сазонову как официальному руководителю внешних сношений Деникина.

Я же не находил возможным «дезертировать» из делегации, считая более чем вероятной мою будущую поездку в Америку, где, на мой взгляд, есть неиспользованные возможности для усиления борьбы с большевиками. Во всяком случае, необходимо было это выяснить. «Ваша делегация распадается. Савицкий не вернётся в делегацию, это совершенно ясно из тех переговоров, которые он вёл в парижском Земгоре, и данных ему поручений. Кроме того, Савицкий уже состоит на жалованье Земгора и едет на их счёт». Ревелиотти подробно рассказал мне об отношениях Савицкого с Земгором, которые сам Савицкий держал от нас в секрете.

Нам, конечно, было известно, что он едет за счёт Земгора и будет в Константинополе получать жалованье, но я не знал, до какой степени он ангажировался. Наш «бэби», как мы его называли, поскольку он был самым младшим из нас, наша последняя надежда, член делегации, на которого мы так рассчитывали, не только оказался практичным человеком, обеспечившим себе и здесь и там жалованье, но и дал явно противоречивые обещания парижскому Земгору и нашей делегации. Я решил, что он должен кого-то надуть, не предполагая всё же, что это будет делегация. Но я уж никак не мог подумать, что Савицкий на самом деле блестяще надует и нас, и Земгор одновременно и устроит себе из нас обоих двойной трамплин для своей дальнейшей карьеры.

Но Ревелиотти я не посвящал в мои размышления о Савицком, а лишь сказал, что даже в случае «отпадения» Савицкого и поступления его окончательно на службу в Земгор наша американская делегация не перестанет существовать и, пока она не распущена, я считаю своим долгом оставаться в ней для продолжения того дела, которое так непонятно, с патриотической точки зрения, остановлено Сазоновым. Я благодарен ему за приглашение на службу, но он совершенно несправедливо сердится на меня за участие в делегации, которая во всяком случае есть несомненный шаг вперёд в борьбе с большевиками.

«Вы будете раскаиваться, Георгий Николаевич, — говорил мне, сокрушённо качая головой, Ревелиотти. — Наше дипломатическое ведомство прочнее вашей американской делегации». «Весьма вероятно, что я и вернусь к вам, но не прежде, чем прекратит существование делегация», — закончил я эту неожиданную беседу с Ревелиотти. Мои доводы его нисколько не убедили, и он решил, что у меня, очевидно, уже «приготовлено» место, вероятно, не в канцелярии Сазонова, а в посольстве у Маклакова. Это последнее предположение разделялось буквально всеми чиновниками посольства, и меня даже прямо прочили на место Колемина, то есть первым секретарём посольства, хотя я никаких поводов для этого слуха не давал. Мало того, чем упорнее я опровергал слухи касательно моего устройства в Париже, тем они настойчивее повторялись — такова человеческая природа.

Взгляд американцев на будущее России

Второй эпизод, случившийся после отъезда Савицкого, имел большое политическое значение. Приглашение меня на службу к Сазонову или Маклакову могло только косвенно отразиться на делегации: в случае моего согласия начался бы действительно её «распад». Савицкий уехал, Карасев был в Англии, и мой уход — единственного чиновника Министерства иностранных дел — поставил бы делегацию в тяжёлое положение, тем более что и Гронский все больше и больше увязал в чисто парижских общественных делах. Но эпизод, о котором я сейчас расскажу, имел для нашей делегации первостепенное значение. Я говорю о встрече всей нашей делегации с американским дипломатом и учёным, профессором Джеймсом Шотуэллом, бывшим экономическим советником Вудро Вильсона на Версальской конференции, членом мирной делегации и председателем особого международного комитета по изучению экономических последствий мировой войны, основанного на средства известного пацифистского фонда Карнеги в Гааге.

Познакомились мы с Шотуэллом благодаря В.Н. Кривобоку, который встретился с этим чрезвычайно влиятельным американцем, прекрасно ориентировавшимся в американской внешней политике и всех настроениях Государственного департамента, как именуется в САСШ дипломатическое ведомство, у своего приятеля-американца профессора Колумбийского, т.е. Нью-Йоркского, университета Буша. С Бушем связывала Кривобока давнишняя дружба совсем особенного свойства: дочь его была до безумия влюблена в Кривобока, и вся наша делегация требовала, чтобы для целей «русско-американского сближения» Кривобок женился на этой милой американке, несколько ковбойского типа брюнетке, которая, узнав, что Кривобок в Париже, примчалась с родителями туда.

Из этих романтических обстоятельств произошла наша весьма интересная встреча с Шотуэллом. Он, узнав о нашей делегации в Северную Америку, со свойственной американцам живостью пожелал тотчас же познакомиться со всеми нами и выяснить, в чём дело. Для этого мы устроили форменный банкет в отдельном кабинете у себя в «Hotel des Saints Peres», на котором присутствовали все наличные члены делегации, т.е. Гронский, Карцевский, Кривобок и я, а также приглашённые профессор Шотуэлл и профессор Буш, который говорил по-французски и мог служить переводчиком для Карцевского и Гронского, плохо владевших английским языком. Конечно, Кривобок и я, совершенно свободно говорившие по-английски, могли бы