Моя жизнь. Моя вера - Махатма Ганди

лорда Уиллингтона. Я собрал и прочел все материалы по этому вопросу и, убедившись в обоснованности жалоб, вступил в переписку с бомбейским правительством. Я зашел к личному секретарю лорда Уиллингтона, а также нанес визит его превосходительству. Лорд Уиллингтон выразил сочувствие, но переложил вину на власти в Дели.

– Будь это в наших руках, мы давно сняли бы этот кордон. Вам следует обратиться по этому вопросу к правительству Индии, – сказал секретарь.

Я написал письмо правительству Индии, но не получил ответа, кроме уведомления о получении. Только позднее, когда мне представился случай встретиться с лордом Челмсфордом, удалось добиться положительного решения этого вопроса. Когда я представил лорду Челмсфорду факты, он был удивлен, так как, оказывается, ничего не знал об этом деле. Терпеливо выслушав меня, он тотчас же затребовал по телефону дело о Вирамгаме и обещал снять кордон, если местные власти не докажут необходимости его сохранения. Несколько дней спустя я прочел в газетах, что кордон в Вирамгаме ликвидирован.

Я считал это происшествие началом сатьяграхи в Индии, поскольку во время моих переговоров с бомбейским правительством секретарь выразил недовольство по поводу упоминания о сатьяграхе в речи, которую я произнес в Богасре (Катхиавар).

– Не угроза ли это? – спросил он. – Неужели вы думаете, что сильное правительство уступит угрозам?

– Это не угроза, – ответил я, – а воспитание масс. Моя обязанность – указать народу законные средства борьбы с бедствиями. Нация, которая желает стать самостоятельной, должна знать все пути и способы достижения свободы. Обычно в качестве последнего средства прибегают к насилию. Сатьяграха, напротив, представляет собой абсолютно ненасильственный метод борьбы. Я считаю своей обязанностью разъяснять населению, как и в каких пределах им пользоваться. Не сомневаюсь, что английское правительство – сильное правительство, но не сомневаюсь также и в том, что сатьяграха – в высшей степени действенное средство.

Умный секретарь скептически покачал головой и сказал:

– Посмотрим.

IV. Шантиникетан

Из Раджкота я направился в Шантиникетан. Учащиеся и преподаватели осыпали меня знаками внимания. Прием явился изумительным сочетанием простоты, изящества и любви. Здесь я впервые встретился с Какасахибом Калелкаром.

Тогда я не знал, почему Калелкара называли «Какасахиб». Оказалось, адвокат Кешаврао Дешпанде, с которым мы были друзьями в период пребывания в Англии, руководивший школой в княжестве Барода, называвшейся «Ганганат Видьялайя», давал учителям родовые имена, стараясь создать в Видьялайе семейную обстановку. Адвоката Калелкара, тогда учителя, стали называть «Кака» (буквально дядя со стороны отца), Фадке называли «Мама» (дядя со стороны матери), а Харикар Шарма получил имя «Анна» (брат). Другим тоже дали соответствующие имена. Впоследствии к этой «семье» присоединились Анандананд (Свами) в качестве друга Каки и Патвардхан (Anna) – в качестве друга Мамы. Все они с течением времени стали моими товарищами по работе. Самого адвоката Дешпанде обычно называли «Сахиб». Когда «Видьялайю» пришлось распустить, «семья» также распалась, но ее члены никогда не порывали духовного родства между собой и не забывали своих прозвищ.

Какасахиб стремился накопить опыт, работая в различных организациях, и, когда я приехал, он оказался в Шантиникетане. Чинтаман Шастри, принадлежавший к тому же братству, также был там. Оба преподавали санскрит.

Колонистам из Феникса было отведено в Шантиникетане отдельное помещение. Во главе колонии стоял Маганлал Ганди. Он взял на себя наблюдение за строгим выполнением всех правил фениксского ашрама. Я видел, что благодаря своему любовному отношению к людям, познаниям и настойчивости он пользовался большим влиянием во всем Шантиникетане.

В то время там жили Эндрюс и Пирсон. Из бенгальских учителей мы довольно тесно сошлись с Джагаданандбабу, Непалбабу, Сантошбабу, Калибабу, Нагенбабу, Шарадбабу и Кшитимоханбабу.

По своему обыкновению, я быстро подружился с преподавателями и учащимися и завел с ними беседу о самообслуживании. Я сказал преподавателям, что если они и учащиеся откажутся от услуг наемных поваров и сами станут варить себе пищу, то учителям это даст возможность следить за кухней в интересах морального и физического здоровья учеников, а ученики получат наглядный урок самообслуживания. Некоторые качали головами, другие полностью одобрили мою мысль. Ученики восторженно ухватились за этот план, вероятно вследствие инстинктивного влечения ко всему новому. Мы решили сделать опыт.

Когда я попросил поэта высказать его мнение, он сказал, что не возражает против плана, если учителя его одобрят. Обращаясь же к мальчикам, он сказал:

– Опыт этот – ключ к свараджу.

Пирсон не жалел себя, стремясь успешно провести опыт. Он с жаром принялся за дело. Одной группе было поручено резать овощи, другой – очищать зерно и т. п. Нагенбабу и прочие принялись за уборку кухни и остальных помещений. Я был рад видеть, как воодушевленно они работают с лопатой в руках.

Было трудно рассчитывать, чтобы сто двадцать пять учеников и преподавателей, начав заниматься физическим трудом, сразу почувствовали себя как утки в воде. Ежедневно происходили споры. Иные очень скоро уставали. Но Пирсон был неутомим. Его постоянно можно было видеть на кухне или поблизости от нее. Когда он чистил кухонную посуду, группа учащихся играла на ситаре, чтобы работа не казалась слишком скучной. Все, как один, работали с энтузиазмом, и Шантиникетан превратился в хлопотливый улей. Стоит только начать вводить такие новшества в нашу жизнь, и они повлекут за собой дальнейшие изменения.

Колонисты из Феникса сразу по прибытии стали не только сами обслуживать кухню, но и чрезвычайно упростили пищу. Всякие приправы были изъяты. Рис, дал, овощи и даже пшеничная мука варились в одном котле.

Учащиеся Шантиникетана завели у себя такую же кухню с целью реформировать бенгальскую. Ее обслуживали сами учащиеся и один-два учителя.

Через некоторое время, однако, все эти работы были прекращены. Я считаю, что широко известная школа ничего не потеряла от того, что проделала опыт, а учителя, несомненно, извлекли из него для себя некоторую пользу.

Я намеревался задержаться в Шантиникетане, но судьба решила иначе. Я не прожил там и недели, как пришла телеграмма из Пуны о смерти Гокхале. Шантиникетан погрузился в траур. Все его обитатели пришли ко мне выразить соболезнование. Мы собрались, чтобы оплакать национальную утрату. Это была торжественная церемония. В тот же день я с женой и Маганлалом выехал в Пуну. Остальные остались в Шантиникетане.

Эндрюс сопровождал меня до Бурдвана.

– Считаете ли вы, что наступит время для сатьяграхи в Индии? И если это так, то когда это произойдет? – спросил он меня.

– Трудно сказать, – ответил я. – Я лично ничего не буду предпринимать в течение года, поскольку Гокхале взял с меня слово попутешествовать по Индии, чтобы набраться опыта, и не стану высказываться по общественным вопросам, пока не закончится