Серго Орджоникидзе. Командарм советской промышленности - Илья Сергеевич Ратьковский

Микояна: «О смерти Орджоникидзе мне подробно рассказал Анастас Иванович Микоян, но значительно позже, после смерти Сталина. Он говорил, что перед его смертью (тот покончил с собой не в воскресенье, а в субботу или раньше) Серго сказал, что дальше не может так жить, Сталин ему не верит, кадры, которые он подбирал, почти все уничтожены, бороться же со Сталиным он не может и жить так тоже больше не может. А правду я узнал совершенно случайно, причем во время войны»[1193].

Таким образом, источником для Хрущева, с его слов, послужили послевоенные сведения А. И. Микояна. Отметим, что многие мемуарные свидетельства и Хрущева, и Микояна вызывают сомнения. Для Хрущева характерно, что данные о том или ином событии он получил значительно позднее. Речь идет не только об обстоятельствах смерти Орджоникидзе, эту особенность хрущевских мемуаров особенно подчеркивают его слова о том, что сведения о голоде на Украине он также получил позднее: «Уже значительно позже я узнал о действительном положении дел».

Что касается воспоминаний Микояна, то для них характерны зачастую вольная датировка и трактовка событий. Например, Папулия Орджоникидзе в его воспоминаниях будет расстрелян в 1936 году, а не годом позднее. При этом Микоян называет его «Пачулия», вместо «Папулия», а также младшим, а не старшим братом Серго. Три ошибки рядом характеризуют уровень данных сведений[1194]. Отметим еще один момент, о котором упоминает О. В. Хлевнюк: «Важно отметить также, что опубликованные мемуары Микояна были в некоторых частях искажены его сыном, готовившим рукопись к изданию. Он произвольно, без принятых в таких случаях оговорок, включал в подлинный текст диктовок свои дополнения и исправления, якобы основанные на более поздних рассказах отца»[1195].

Заявления задним числом Хрущева и Микояна вроде бы подтверждают некоторые другие соратники Сталина. Молотов в одной из бесед с Ф. И. Чуевым (содержание которой было опубликовано уже после смерти Молотова) заявил: «Есть разные мнения об Орджоникидзе. Хотя я думаю, что интеллигентствующие чересчур его расхваливали. Он последним своим шагом показал, что он все-таки неустойчив. Это было против Сталина, конечно. И против линии, да, против линии. Это был шаг очень такой плохой. Иначе его нельзя толковать»[1196]. Этим же автором упомянуты и другие зафиксированные им высказывания Молотова по поводу смерти Серго: «Семья Орджоникидзе считает, что Сталин виноват в его смерти. — Так будут говорить, потому что если последний толчок к самоубийству был из-за репрессии его брата — так могут сказать, — будут валить на Сталина. Если мой брат будет вести антисоветскую агитацию, что я могу сказать, что, если его арестуют? Я не могу ничего сказать.

— Когда Серго застрелился, Сталин был очень злой на него?

— Безусловно.

— А могли бы Серго исключить из Политбюро? Могло бы до этого дойти?

— Едва ли… Серго не во всем разбирался. Хороший человек. Душевный. К нему ловко приспособлялись такие ловкачи, как Радек, Зиновьев»[1197]. Приведем и другое высказывание Молотова, зафиксированное Чуевым: «Следовательно, версия Хрущева о том, что якобы Серго застрелился из-за невозможности совместной работы со Сталиным, это такая же „правда“, как и утверждение Хрущева, что И. В. Сталин войной руководил… по глобусу. Каждый честный человек поймет, почему в официальном сообщении не было сказано, что Г. К. Орджоникидзе застрелился, а сказано, что он умер от приступа боли в сердце, ибо это было бы оскорблением Серго. И каждому ясно, почему Серго хоронили с высочайшими почестями»[1198].

Тем самым Молотов соглашался с версией Хрущева о самоубийстве Орджоникидзе (за исключением вины в этом Сталина), однако никаких данных, на которые он опирался, не указал. Более того, в разговорах он ссылается на неких родственников Орджоникидзе, возможно, имея в виду «интервью» вдовы Серго, которое появилось уже после ее смерти и было сфальсифицировано.

Очевидно, что эти высказывания Молотова носят чрезмерно субъективный характер, как и указанные выше мемуары Хрущева и Микояна. Во-первых, мы имеем дело с пересказом нигде документально не зафиксированной беседы с Молотовым (то есть не должны априори верить Ф. И. Чуеву). Во-вторых, «пересказаны данные» человека, имевшего, мягко выражаясь, очень сложные отношения с Орджоникидзе. И наконец, эти сведения опубликованы через десятилетия после смерти Орджоникидзе. И в-третьих, как эти высказывания Молотова соотнести с его же более ранним письмом в ЦК КПСС 1964 года: «Серго Орджоникидзе. Я верил сказанному тогда, что он скоропостижно скончался, так как мы знали, что у него больное сердце. Значительно позже, уже после войны, я совершенно случайно узнал, что он покончил жизнь самоубийством»[1199]. Очевидно, что свидетельство Молотова основывается на послевоенных «новых данных», при том что Молотов и Микоян пользовались доверием Сталина и посетили квартиру Орджоникидзе в день его смерти.

Таким образом, вдруг появившиеся спустя десятилетия сведения некоторых соратников Орджоникидзе о самоубийстве Серго не имеют подтверждающей их основы. Более того, «данные указания соратников Серго» находятся в явном меньшинстве. Так, «в известных сегодня источниках нигде не зафиксировано, что уход из жизни Г. К. Орджоникидзе Маленков связывал с самоубийством. Не оставили таких свидетельств Жданов и Ворошилов, не выявлены они пока в архивных материалах Ежова и Сталина»[1200].

При этом не анализируется и реакция Сталина на смерть Серго. Между тем в пользу отрицания версии о самоубийстве Орджоникидзе говорит отношение к этому Сталина. Для Иосифа Виссарионовича тема самоубийства была очень болезненной. Сначала, в 1928 году, пытался покончить с собой его старший сын Яков, который за два года до этого женился на Зое Ивановне Гуниной (1908–1957), своей однокласснице и дочери священника. Сталин и его жена были категорически против этого брака, поэтому бракосочетание было тайным. Отношения Якова и четы Сталиных стали натянутыми, ситуация усугублялась и неопределенностью отношений молодых супругов. Яков предпринял попытку застрелиться. 9 апреля 1928 года в письме к жене Сталин написал: «Передай Яше от меня, что он поступил как хулиган и шантажист, с которым у меня нет и не может быть больше ничего общего. Пусть живет, где хочет и с кем хочет»[1201]. Отношение к подобному поступку сына у Сталина было резко отрицательным. Согласно воспоминаниям дочери Сталина Светланы Аллилуевой: «…отец нашел в этом повод для насмешек: „Ха, не попал!“ — любил он поиздеваться. Мама была потрясена. И этот выстрел, должно быть, запал ей в сердце надолго и отозвался в нем…»[1202] Данное свидетельство следует рассматривать критически, учитывая особенности создания мемуаров дочери Сталина. Воспоминание вступает в явное противоречие с дневником М. А. Сванидзе, близкой подруги Надежды Аллилуевой о Якове (уже после смерти Н. Аллилуевой): «И. опять вспомнил его отвратительное отношение к нашей Надюше, вновь его женитьбу, все его ошибки,